Его неожиданно поддержал Александр Критский.
- Я со своей стороны всё больше прихожу к убеждению, что это действительно чертовщина. Никогда не поверю, что душа, искупленная Спасителем, может после смерти вертеть столы, чтобы убедить нас в своём бессмертии.
Возник спор. Ратиев счёл спиритизм безобидным развлечением, Грейг видел в нем забаву, а князь Любомирский - даже положительное духовное искание. Энгельгардт полагал его шарлатанством.
Корвин-Коссаковский вздохнул. Сложнее всего с Истиной в те времена, когда всё кажется истиной. Иные же идеи, особенно оккультные, были не столько убедительны, сколько заразны. Они носились в воздухе, как бациллы, гоняясь за умами, и заражали нетвёрдые головы удручающим вздором. Иные глупели просто на глазах.
- Это не шарлатанство, - заявил тем временем Критский, - при самом скептическом уме тот, кто присутствовал на сеансах, не может отрицать чего-то действительно сверхъестественного, но все эти пустые ответы на пустые вопросы кажутся мне не очень достойными духов. Я отношу их к тем тщеславным, лукавым и пустым духам, которых блаженный Августин в своём 'Граде Божием' называет духами лжи. В древности они выдавали себя за богов, в века последующие одержимые ими звались колдунами, а в наше время они превратились в стучащих духов.
- И трудно понять, - кивнул Сабуров ему в ответ, - как люди, которые никогда не доверились бы незнакомцу, наивно доверяются неизвестным потусторонним существам, которые к тому же столь часто попадаются на лжи.
Корвин-Коссаковский не участвовал в споре, но весьма удивился мнению, высказанному Сабуровым и Критским, однако тут же подумал, что, если один из них, а то и оба - подлинно - 'духи злобы поднебесной', то ничего естественнее такого притворства с их стороны и быть не может. Но мнение остальных было ещё более непонятным. Арсений Вениаминович снова почувствовал себя усталым, старым и запутавшимся в ситуации.
Но одно было для него бесспорным: Лидия была страстно влюблена в Аристарха Сабурова, смотрела на него как на солнце, притом, что сам он, несомненно, тяготился вниманием девицы. Он не пытался вызвать её ревность, ухаживая за княжнами Любомирскими, но на Лидию внимания не обращал, за столом сел между мужчинами, говорил тоже только с ними.
Но Корвин-Коссаковский тоже был мужчиной и понимал, что, если Сабуров подлинно решил покорить девицу, то действует абсолютно правильно: его внешность сама по себе была огнём свечи, на пламя которой глупые девицы летели, как мотыльки на свет, и сгорали. Красота - злая мистика, она дурманит и кружит голову, парализует волю и разум. Она способна свести с ума особ и поумнее Лидии Черевиной, и как предотвратить её гибель? Корвин-Коссаковский и на минуту не допускал мысль, что такой, как Сабуров, может жениться на Лидии. Даже если допустить, что он не инкуб, не демон-искуситель, а человек, что ему в Лидии, пустой, неумной, кокетливой девчонке?
А Сабуров был явно умён. Когда Арсений Вениаминович сел за стол с игроками в вист - он с удивлением убедился в необыкновенных талантах Сабурова: тот словно обладал шестым чувством, феноменальным чутьём игрока, и Корвин-Коссаковский снова вздохнул. С такими мозгами он мог дурачить Лидию, как ребёнка.
При этом Сабуров высказывал сегодня взгляды разумные и спокойные. Когда за столом разговор зашёл о революционерах, Сабуров назвал их орденом безбожных монахов.
- С аскетической суровостью, с фанатической ненавистью к инакомыслящим и сектантским изуверством этот орден трудится над созданием больших яслей, из которых собирается кормить человечество, почитаемое просто за овечье стадо.
- Стало быть, вы придерживаетесь традиционных верований - семья и отечество? Новомодные принципы эмансипации вам чужды? - осторожно спросил Корвин-Коссаковский.
- Женщине разумной и хорошо воспитанной столь же противно посягать на права мужчины, сколько разумному мужчине - злоупотреблять слабостью женщины, - задумчиво обронил Сабуров, - если он не подлец, конечно.
Корвин-Коссаковский внимательно поглядел на него и ничего не сказал, вспомнив, что именно этого человека, по словам графини Нирод, в Париже называли 'негодяем'. Арсений был почти уверен, что это и есть инкуб Клодий Сакрилегус.
Неожиданно Сабуров снова заговорил, причём, обращаясь к гостям Любомирского.
- Господин Корвин-Коссаковский не так давно сказал мне, что вся доктрина нашего времени пошла, подла, глупа или безумна - ибо таковы её носители. Но обоснование этого утверждения дать отказался.
К ним ближе подсел Александр Критский, на слова Сабурова обернулся и Макс Мещёрский.
- Как-как?
Корвин-Коссаковский усмехнулся, чуть откинувшись в кресле. Он не надеялся, что разговор поможет ему понять, кто из гостей Любомирского - нечисть, но был не прочь попытаться вовлечь их в разговор в надежде, что кто-то обронит что-то такое, что позволит узнать его. Он всё ещё надеялся услышать словечко 'шикарно' или поймать намёк на видение Бартенева в случайно брошенной фразе.
−А кого вы сами считаете корифеями новых времени? - спокойно осведомился он у Сабурова.
−Ну, если брать властителей дум, направлявших в последние столетия умы, - Сабуров ненадолго задумался, - то перелом времён мне видится, пожалуй, эпохе Ренессанса, в Лютере, Кальвине, затем Картезий и Бэкон, среди следующих назвал бы Вольтера, Руссо, затем Канта, Гегеля и, конечно, Шопенгауэра.