Оборотень в погонах - [8]

– Берусь, – решительно заявил я. – Но… с условиями.

– Что за условия.

– Первое и главное – мне нужно два дня.

Подполковник поморщился.

– А не жирно будет, Сева?

– Павел Михайлович, – медленно, четко выговаривая каждое слово, сказал я. – Вы меня знаете не первый день. Лишнего я не прошу. Вы сами в начале нашего разговора сказали, что заказ деликатный. Я встречусь с клиентом на третий день.

На этот раз задумался подполковник.

– Хорошо. Два дня. И не минутой больше.

– И второе. Половину вперед.

– Ну, Сева! – Гром слегка развел руками. – Знаешь, есть у ляхов такая поговорка…

– …Шо занадто, то не здраво, – закончил я. – Знаю, вы, Пал Михайлович, мне ее цитировали, и не раз. Но, согласитесь, и дело у нас не на три вареника. Так что, если я берусь решать ваши проблемы, то вы уж и о моих похлопочите. Объясните панам хохлам, что раз я взял заказ, то господин В.С.Парамонов может считать себя ангелом.

– Ангелом – это, конечно, хорошо, – заметил подполковник. – Но выбить из корсуньских пятьдесят процентов аванса, да еще в валюте… тебя ведь деревянные не устроят?

– Извините, камина дома не держу, – ухмыльнулся я. Предпочитаю зеленых «виннету».

– А талер, как ты знаешь, сейчас растет. Фунты тебя устроят?

– Только те, на которых королева в профиль, а не коала анфас, – попросил я. – А то у меня на эвкалипты аллергия. Кто-то ими простуду лечит, а я чихать начинаю.

Валентин Зорин, понедельник, 14 июня

Ступив через порог своего кабинета я из-за всех сил рванул за собой ручку двери… и в последний момент придержал ее подошвой.

Эх, жизнь моя, жестянка. Страсть как убить кого-то хочется, но дверь, во-первых, казенная, а во-вторых – моя. И новую дверь взамен выбитой мне никто ставить не будет, потому как в соответствие с планом реконструкции капремонт нашего участка запланирован на первый квартал 2005 года и не минутой раньше. Сильно подозреваю, что при утверждении сего плана господа из главка втайне надеялись на то, что до 2005 здание участка рухнет само собой и погребет под своими развалинами всех обитающих в нем стражей правопорядка вместе с подотчетным нечистым контингентом. Не дождетесь, господа! Зло бессмертно, а с ним и мы как-нибудь, да раскопаемся. Хотя бы для того, чтобы получить зарплату за ноябрь месяц. Прошлого года.

А-а, к лешему! Я протиснулся за стол, сел, обвел взглядом свою каморку – и мне вдруг страшно захотелось взвыть так, чтобы с потолка посыпалась вся оставшаяся на нем штукатурка, а все – и даже детский опер Лисохвостов – задрожали от ужаса.

На самом деле ничего такого уж страшного в моем кабинете не наблюдалось. Кабинет как кабинет. Причем мой, отдельный, что я весьма ценю. Ну, размерами поменьше, чем склеп у уважающего себя вампира, так ведь живому меньше надо, чем покойнику? Или я не прав?

У меня ведь даже личное служебное зеркало есть. Правда треснутое и с отбитым уголком, но все же. Вещь, на которою могут позвонить все, желающие полюбоваться моей небритой рожей. Эльфки, например, или просто красивые девушки. Я с надеждой покосился в зеркало и оно послушно отразило физиономию невыспавшегося за день упыря. Судя по синюшным мешкам под глазами, помер этот упырь от последствий прогресса в области алхимии, а именно – процесса дистилляции. Нет, не так, как вы подумали, просто вид после суточного дежурства у меня был такой, словно меня действительно испарили, пропустили через змеевик и сконденсировали заново.

Естественно, никакой рапорт я писать не стал. Какой рапорт, я даже чернильницу из ящика не вытащил бы, она у меня тяжелая, бронзовая. Да и руки словно свинцом налитые, такими только по чей-нибудь морде постучать, а писать – мигом всю бумагу на клочки, а бумага тоже вещь дефицитная. Ну а пишмашинка на участок всего одна, причем раздолбали мы ее настолько, что буквы «и» и «е» она пропечатывать отказывается категорически, а заменять их буквой «ы» тоже нежелательно. Начальство сие не одобряет. Начальство, как и Остап Ибрагимович, не желает принимать рапорта, напечатанные с ярковыраженным эльфийским акцентом. Так что приходится работать руками, то есть ручкой. Хорошо хоть не гусиными перьями.

Я вспомнил, как третьего дня Коробкин с двумя серафимами, кряхтя от натуги, приволок в участок шикарнейший «Гномвуд», который он конфисковал у какого-то барыги. Выяснилось, однако, что сей продукт враждебной механики печатает во-первых исключительно рунами, а во-вторых, бустрофедоном – справа налево, потом слева направо, и обратно. После чего оскорбленный до глубины души Коробкин поднял агрегат над головой, попутно установив новый рекорд участка по подъему тяжестей, и с размаху шмякнул об пол. Пол выдержал, «Гномвуд» – нет.

Кто-то осторожно поскребся в дверь.

Я затаил дыхание и с надеждой прислушался. Может, крысы?

В дверь поскреблись снова, а затем она приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась острая мордочка Печенкина.

– Валь, ты сильно занят?

– Нет, – просипел я, одновременно старательно телепатируя на всех волнах одну-единственную мысль: «Шел бы ты…»

Увы, даже если мои мозги и были способны на что-то, кроме как не вытекать из ушей, Печенкин это проигнорировал. Ему это легко, благо своей фамилии он соответствует дословно – сидит в печенках у всего участка.