Обнимаю туман. Встречи с Кузьминским - [4]

Джон Боулт, Директор Русского Центра Техасского университета, англичанин и искусствовед, большой поклонник Кости, решил отметить сорокалетие Кузьминского по высшему классу, сделать шикарное развлечение для публики. На празднование было приглашено более ста гостей, профессоров, аспирантов, художников, искусствоведов, людей, занимающихся и интересующихся русской культурой. Нас позвали вместе с нашими детьми. На громадном озере около Остина, образовавшемся в глубоком разломе, окружённом невысокими горами — «балкони» — (мои последние остатки геоморфологических познаний) Джон Боулт зафрахтовал пароход размером с нашу «Аврору», назвав его «Константин Кузьминский.» Студенты украсили пароход небольшими флагами с эмблемой ККК (Константин Константинович Кузьминский). Некоторые жители Остина, думая, что это прославление «Ку–Клукс–Клана» приходили в недоуменье. По задумке Джона Боулта, все участники праздника должны были собраться на пароходе и ждать появление юбиляра, для которого это празднование готовилось как сюрприз. Когда вся толпа приглашённых была в сборе и наш сын Даничка уже сидел на корме, его величество Константин Константинович Кузьминский, в окружении свиты и двора, пожаловал к кораблю. Голова юбиляра была украшена золотой короной, в одной руке посох, в другой герб морей. Он размеренно подходит к борту, останавливается, читает название парохода, снисходительно улыбается (ничего, дескать, удивительного, вроде как так и надо). Поднимаемся по траппу. Раздаются фанфары. В небо взлетают несколько ракет. Фейерверк Кузьминскому. Морской Царь усаживается на троне, установленном на палубе и обвитом сетями с морскими водорослями. Пароход отчаливает. И тут над озером появляется самолёт с развивающимся плакатом с надписью по–русски: «Сорок лет ККК — это не хуй собачий». Самолёт делает круги вокруг корабля, свита и все приглашённые радостно кричат, читая приветствие. Но не все понимают самолётное «поздравление «и просят нашего шестилетнего Даничку перевести. «День рождения Кости это — не день рождения собаки», — улыбаясь, переводит Даничка. В рупор на всё озеро летят поздравления, тосты за процветание Константина, русской культуры, поэзии, Джона Боулта… Наш царственный Нептун принимает поздравления вместе с водочкой, и через какое‑то время путешествия по воде он так всего напринимался, что потерял и корону, и величие. После причаливания корабля его величество прямо на троне до машины доставляют четверо молодых любителей поэзии.

Даничка, наш младший сын, был любимцем Кости и его жены Эммы, и когда мы приезжали в Остин, они всегда просили оставлять его ночевать у них, что мы с радостью и делали. Даничка обожал и Костю и Эмму, и их собак. У них были две изящные русские борзые, одну, по имени Нега, они привезли из России, а вторая, кажется, была её американской дочерью. Эти собаки были неотъемлемой частью Костиного представления, он с ними важно прогуливался, как Сальвадор Дали с муравьедом. Даничке Костя разрешал всё: бегать с собаками, кричать, изображать индейцев, прыгать на тахте, где Костя возлежал, и даже скакать на его брюхе. Даничка быстро понял, что с Костей можно делать то, чего нельзя с другими. Было забавно смотреть, как они, играя, взаимно наслаждались. В играх с Даничкой проявлялась природная Костина доброта, которую он прятал под балдахинами, бурками, ёрничаньем. Несколько стишков Костя посвятил Даничке. В одном из стишков Костя предостерегает Даничку — «не быть банкиром», там есть замечательные строчки: ". банкиры правят миром, в котором не живут». В другом есть редкая рифма: Илья — лия. «Его весёлый брат Илья сидел в углу слезу лия… о том, что смертен каждый пень, что впереди чернеет день.» Наш старший сын Илья был страдалец- философ, полная противоположность весёлому Даничке.

У Костиной жены Эммы не было своих детей помимо Кости, её единственного ребёнка, но и к нашему Даничке она относилась по–матерински. Для Кости Эмма была всем: женой, матерью, нянькой, сиделкой, секретарём. и даже меценатом — он говорил, что «Голубая лагуна «издаётся на заработанные Эммой деньги. Костя был для Эммы смыслом её жизни, её кумиром. Вся её жизнь — служение «Коко», так ласково она его называла. Она была и есть предана Косте до полного самозабвения, какого я в своей жизни почти не встречала у наших жён. Конечно, в самозабвении и растворении одного в другом есть и отрицательная сторона для партнёра, который перестаёт чувствовать реальность, думая, что всё, что он делает, самое лучшее в мире, однако всё равно как‑то жаль, что не хватает таких преданных людей. Верность или любовь как бескорыстное чувство не встретишь на каждом шагу — это такая же редкость, как новая рифма.

Несмотря на весь эпатаж, («моя пятая жена», «одна из моих жён», «когда Яшка умрёт, то возьму тебя (это меня) в свой гарем»), думаю, что Кузьминского женщины не особенно волновали, и не думаю, что он кого‑то из женщин любил, — как и многие мужчины (прошу прощения, не все) — он не находил человека в своих любовях. Невысоко ценил он и женскую поэзию, составил смешную книжечку, куда собрал отрывки стихов поэтесс «Ах, зачем я это сделала?» с посвящением Марине Цветаевой и Анне Ахматовой. Приложил список одежды из строчек стихов Ахматовой «Во что одевалась Анна Ахматова». А как Кузьминский не любит женских мемуаров, дамскую поэзию, сколько он написал уничтожающих пародий «А я была в голубом...»!