Обнимаю туман. Встречи с Кузьминским - [2]

Открывается дверь, и вижу появившегося Кузьминского. Высокий, красивый, с бородой, одет в кожаные штаны, в шляпе, с декоративным крестом на груди и палкой. Декадент. Ты с порога знаешь, с кем имеешь дело, всё говорит об этом. Взглянул на меня плутовскими глазами. Я засмеялась, многие свободные художники меня смешили, ну как не посмеяться над их артистизмом, над их изысканным одурачиванием окружающих. Некоторые обижались на мой смех, другие снисходительно улыбались, думали — дурочка, Кузьминский же сразу догадался в чём дело. Снимок, сделанный в тот день, остановленное мгновенье нашей встречи, этот моментальный кадр отражает, как я и Кузьминский смотрим друг на друга. Его хитрый, прищуренный, игривый взгляд встречается с моим, ещё более хитрым и ироничным. Кто кого перехитрил? Эту фотографию Костя поместил в свою антологию «Голубая лагуна», кажется, единственную, где он «с бабой», («баб не будет» — было его желание), хотя я никакого отношения не имела ни к поэзии, ни к его эротическим интересам.

Чуть позже, тем же вечером, к нам домой пришёл театральный художник и режиссёр Игорь Димент, тоже хорошо умеющий разыгрывать публику и не забывавший актёрства на людях. Он буквально через несколько дней (73 год) одним из первых наших друзей уезжал на Запад, и Кузьминский захотел с ним передать какие‑то бумаги, стихи. Не помню в точности всю беседу, но помню, как меня рассмешила выдумка одного из них

- передать литературу. в лодке (!) на Обводном канале. Они довольно серьёзно ломали голову, придумывали как встретиться, где и как добыть лодку, кто из них будет ею управлять. Вслух засмеяться я не осмелилась — Яшу боялась, но про себя посмеялась над слегка абсурдным характером происходящего.

Мания величия у наших подпольных гениев соединялась с манией преследования. Они всё время думали о провокаторах, слежке, подглядывании, подслушивании. Многие чудовищно преувеличивали своё значение. Димент перед отъездом был в состоянии неполной вменяемости. И когда они с Кузьминским плавали в лодке, то, как потом рассказывал Костя, Димент не дал ему слова сказать, «это был единственный случай в моей жизни, когда меня переговорили». Хорошо, что они не утонули вместе со стихами, а то бы мир ничего не узнал о наших подпольных поэтах и только рыбы бы заглатывали их стихи, но они — немые.

Игоря Димента я описала в повести «Горб Аполлона».

После приезда в Америку мы встретили Кузьминского в Вашингтоне на конференции, посвящённой русской культуре (77 г). Этой встрече я посвятила целую главу в книге «Америка, Россия и я». Мы с Яковом и четырёхлетним Даничкой приехали В Вашингтон из университетского городка Блаксбурга в Вирджинии, где тогда жили и работали. Кузьминский прибыл из столицы штата Техас — города Остина, где ему предложили профессорскую позицию в университете на кафедре славистики. Хотя Костя не имел никакой учёной степени, но был всесторонне образован и владел английским языком в совершенстве. Кафедрой заведовал знакомый Кузьминского по Ленинграду профессор Сидней Монос, который и организовал это взаимоинтересное приглашение, и Кузьминские из Нью–Йорка переехали в Техас. На вашингтонскую конференцию Кузьминского доставили на большом траке–грузовике его поклонники. На этот раз одежда поэта представляла собой что‑то среднее между одеждой трубадура и ковбоя.

На обширной Вашингтонской конференции, происходящей в одном из шикарных отелей столицы Америки, в разных залах проходили доклады, лекции, выступления, имеющие отношение к литературе и политике России. По случаю открытия конференции в Джоржтаунском университете был приём. На чтении стихов и лекции Кузьминского я не была, но прослушала его выступление на банкете, где по очереди выступали с тостами важные представители культуры. Кузьминский, любивший залить за воротник и поискать истину в вине, когда ему предоставили слово, был хорошо «погружён в поиски истины», и найденная им истина вышла наружу. Он полил грязью всех присутствующих американских славистов — «Вы, профессора, по–русски говорить не умеете, у нас каждый фарцовщик, как лорд, выражается по–английски», потом перешёл на американскую публику — «Ваша, еб, Америка — сафари с «реднеками»…» За доллар переедите родную бабушку…» «А что пьёте …»

Закончить перечисление «найденных истин» Кузьминскому не удалось, мой муж Яков «сдержал» его, во весь голос прокричав с места чтобы он сел и успокоился. И Костя успокоился и сел.

Конференция сопровождалась ещё и выставками современного русского искусства в нескольких галереях города Вашингтона, разными «панелями», обсуждениями. Одно из главных обсуждений–совещаний русского художественного авангарда было организовано Нортоном Доджем, профессором Мэрилэндского университета, коллекционером русской живописи, основателем фонда «Кремона фаундейшен», и происходило в его поместье, в часе езды от Вашингтона. Нортон Додж предоставил свой сверхмиллионерский дом на океане, на целых два дня, для русской художественной шпаны, которая оккупировала, кажется, комнат пятьдесят в его доме. В большом зале дома должны были происходить обсуждения русского художественного авангарда. В первый день обсуждений я гуляла с Даничкой по поместью Нортона Доджа и не присутствовала на совещании, но на второй день мне удалось послушать, что происходит с русским авангардом, потому что Даничке было разрешено побыть на обсуждении. Приглашённые художники и искусствоведы собрались в центральном зале дома Нортона под сводами готического потолка, со стенами, увешанными старинными картинами, и говорили о целях, происхождении и назначении искусства.