Обнаженный меч - [5]

Халиф крепко обхватил нежный стан Зубейды хатун.

Она приглушенно вскрикнула.

— Услада моя, в саду заливаются соловьи. И мы, как соловьи, нуждаемся в песне…

Зубейда хатун, приятным голосом начала нараспев читать свое последнее стихотворение:

Красавица Арабистана

звездою счастья заблистала.

Твоя улыбка так лучится,

такой огонь в твоих очах,

что получить хотя б частицу

не отказался б сам аллах!

— Пой, еще пой!..

Большие, черные глаза Зубейды хатун радостно заблестели, на губах заиграла улыбка. Это еще сильнее разожгло страсть Гаруна. Жена тихонько опустила голову ему на грудь:

— Жаль, что такие стихи читаются не всегда, а только в опочивальне.

Халиф и без того был внутренне напряжен, последнее замечание довело его до предела. Руки, сжимающие стан Зубейды хатун, ослабли. Она, слегка отодвинувшись, невинно заглянула в глаза халифа и шаловливо покачала головой: "Неужто обиделся?" Но постаралась сохранить свое преимущество:

— Всемогущему аллаху ведомо, что истинные поэты пишут стихи для тех, кто знает им цену. Соловьи — настоящие певцы любви и потому их песни всегда так новы. Поэты говорят, что настоящая любовь неведома мужам государственным.

Задрожала красная борода халифа, потемнел шрам у него на лбу.

— С какой целью возлюбленная госпожа стремится опечалить меня этой ночью?

— Разве можно печалить мудрого и великого повелителя? Молю аллаха ниспослать ему долгую, как у гор, жизнь.

…В безоблачном небе расцвели звезды. Время от времени ветер откидывал зеленую шелковую занавесь и тогда из опочивальни отчетливо виделся Млечный путь.

Иногда из села доносился шелест деревьев. Все птицы, ночующие на ветках, спали. Все, кроме соловьев. Они пели вокруг бассейна с фонтанами.

— Как же прекрасны были те дни, когда нас обручили, как мы дорожили друг другом! — Зубейда хатун, слегка вздохнув, переменила разговор. — Помнишь, меня только обручили с тобой, когда я получила в дар Азербайджан. Тогда мы отправились в Дербент. Там в мою честь ты разбил сад, построил мельницу. Потом возвратились в Табриз. Здесь перед летним дворцом, построенным для меня, отрыли полноводной кягриз[12]. Ты сказал: "Вот и кягриз Зубейды хатун". Каждый раз, когда пила воду из того кягриза, вспоминала тебя. Такая вкусная холодная вода в нем! Жаль тех беспечных дней. Помнишь, на Табризском эйлаге ты сплетал для меня венки из цветов. А возвратясь в Багдад, по ночам ты чаще всего со мною прогуливался в дворцовом саду. А потом при лунном свете на парусниках до утра катались по Тигру.

— Дорогая, разве можно такое забыть? Желал бы, чтобы тебя всю жизнь не покидали такие приятные воспоминания.

Зубейда хатун устала тянуть время. Опустила голову на плечо Гаруна. Осыпанные золотой пыльцой пышные волосы низвергались водопадом на плече мужа, сердца обоих забились учащенно. Поднявшись с ковра, они направились к ложу. Гарун был опьянен дыханием красавицы-арабки. Лившееся из окна небесное сияние, смешавшись с мерцанием свеч, осеняло лик супруги халифа, придавало ей еще большую привлекательность. Гарун, опершись на красную шелковую подушку, очарованно и вожделенно взирал на свою жену. Зубейда хатун поднялась с постели, выпрямилась подобно кипарису перед большим, высоким зеркалом. Точеными пальцами, окрашенными хной, поправила спутанные волосы. Как стыдливая девушка, улыбнулась и подмигнула в зеркале Гаруну. Тот еще более распалился.

За время пребывания в Табризе Зубейда хатун по-весеннему расцвела, и взору халифа она представлялась ангелом небесным.

Все служанки Золотого дворца, глядя на Зубейду хатун, не могли удержать возгласов восхищения, говорили только о ее роскошных украшениях. Табризские портнихи сшили для Зубейды хатун новую одежду. Перед посещением мужа несколько машатте[13] искусно нарядили ее.

Зубейда хатун первой в халифате надела чахчур[14] — женские шаровары. Ей они шли. Она и тех сто девушек, которых каждый раз привозила из Табриза для своего сына Амина, выводила во дворцовый сад, облаченными в зеленые шелковые чахчуры.

Изумрудная гилали[15] из китайской камки и розоватая челебия[16] в этот вечер придавали Зубейде хатун сходство с новобрачной. Подобные южной ночи волосы главной малики были прикрыты зеленым тюрбаном. Бесценная тугра[17] увенчивала ее. На тугре красовался чеканенный сокол, крылья и грудь которого были унизаны бриллиантами и рубинами. Изумруд цвета зеленого пламени, украшающий волосы малики, казался привлекательней амулета от сглаза, хоронившегося в прорези между ее белыми грудями. Крупные и мелкие алмазы и изумруды, которыми были усыпаны ее башмаки, искрились при свете свечи. "Глупец, почему не опускаешься на колени и не целуешь ей ноги?!" — мысленно упрекнул себя халиф. Она, как кипарис, покачивалась перед зеркалом. В ушах блестели жемчужины величиной с горошину. Как выразительно сочеталось с цветом ее кожи сияние редчайшего браслета на ее руке. Этот браслет, когда они еще были обручены, Гарун привез ей из Табриза. Бутоноподобные губы Зубейды хатун тронула улыбка. Казалось, когда она улыбается, то и ямочка на щеке подмигивает. Казалось, если прикоснешься к пылающим щекам, то обожжешь руку.