Обмен заложниками - [13]

— Погоди, — Тимур потер переносицу. — А давай вспомним кого-то из твоих родных? Кого ты живьем, а не на экране видела миллион раз? Брата, сестру, тетю, дядю? И в привычном антураже. Так тебе будет проще для начала.

Я пожала плечами, мысленно перебирая близких и дальних родственников. Прошла в студию, по дороге взглянув на своё отражение в стекле. Сеточка для укладки волос, перевитая тонкой проволокой и украшенная небольшими датчиками, смотрелась реквизитом из старого фантастического фильма.

Володя щелкнул разъемом где-то у меня на затылке, кабель потянул сеточку и волосы чуть назад. Тимур расположился напротив меня. Володя, как паж или слуга, встал у него за спиной.

— У нас же хорошо получается? — спросил Тимур нараспев, ставя передо мной подставку с качающимся на нитке шариком. — И в этот раз обязательно всё сделаем, да?

Я поймала в шарике темное пятнышко своего отражения. Влево-вправо… Ближе-дальше…

— Он не один, их тысяча… — успокаивающие звуки колыбельной. — В каждом из них — ты, в каждой тебе — они. И все крутится… Крутится… А глаза устали — не уследить. Ты закрой их. Вот так.

И встал рядом, взял меня за руку, огляделся. Высоченные корабельные сосны стремили вверх теплые стволы. Листва плясала под дудочку ветра, вырисовывая на траве мимолетные полутени.

— Красивое место, — сказал Тимур.

Я обернулась и показала ему невысокий дачный забор. За пышными кустами сирени и боярышника прятался высокий дом с ломаной четырехскатной крышей, игрушечным балкончиком под коньком, большой открытой верандой.

— Маруся, обедать! — закричали из зарослей, и на дорожке показался трехколесный велосипед.

Пухленькая девочка с двумя косичками, хмуря от напряжения брови и раздувая щеки, старательно крутила педали.

— Туда? — спросил Тимур, делая шаг к полуоткрытой калитке.

— Подожди, — сказала я, — сейчас!

Переднее колесо наткнулось на узловатый корень, торчащий посреди тропинки и резко отвернуло в сторону. Велосипед качнулся и опрокинул наездницу вперед и вбок. Разбитая бутылка из-под «Боржоми» блеснула в траве, притягивая наши взгляды.

На визг девочки с участка выбежала мама. Подняла меня маленькую на руки, увидела кровь, машинально вытерла руку о подол, бросилась в дом.

Теперь я сама повела Тимура следом. Каждый раз, как он смотрел куда-то в сторону, весь мир чуть искажался — так тянется рисунок на наволочке, когда проводишь рукой изнутри.

Пока мама и бабушка суетились над моей раной, мы с Тимуром обошли все комнаты. Он почему-то становился все более и более напряжен, такого раньше не случалось.

— А откуда вот это? — показал на костяной шарик, маленькую ажурную сферу, вырезанную то ли из моржового клыка, то ли из слоновьего бивня, одну из моих любимых детских игрушек.

— Не знаю, — ответила я. — Бабушка говорила, кажется, что от прошлых жильцов осталось, когда дедушке эту дачу дали.

Он чему-то кивнул.

— И давно у вас дача?

— Еще с до войны.

Мы уже вернулись на веранду, когда Тимур снова обернулся — так резко, что стены прыгнули в стороны, кусты за перилами смазались в ярко-зеленое пятно.

— Да что такое-то? — спросила я, пытаясь состыковать, слить воедино наши взгляды.

Когда мне это удалось, я снова смотрела на костяной шарик, лежащий в хрустальной конфетнице на темном секретере.

Но Тимур не ответил, позволив вести себя дальше.

Кровь уже остановили, наложили повязку, мама побежала к сторожке, к городскому телефону. Девочка осталась с бабушкой. Она уже перестала плакать, только хлюпала носом и осторожно трогала пальцами тугую повязку на ноге. Мне нравилось рассматривать себя, еще купающуюся в беззаботности детства, не обремененную учебой, домашними делами, не задумывающуюся о будущем. Незаметно я отпустила руку Тимура и посмотрела на бабушку. Ворсистый плед колол под коленками. Разодранная коленка дергала пульсирующей болью.

— Запись пошла, — откуда-то издалека донесся Володин волос.

Кто такой Володя? Я не помнила, да и сама мысль в тот момент показалась неважной.

А Тимур — какое странное имя! — какой-то Тимур, наверное, сказочный дух, тихонько спрашивал меня о чем-то, заглядывал в непонятные дверки неизвестно где, а я смотрела и смотрела на бабушку.

Она сидела напротив и нашептывала чуть слышно:

— Утки да гуси, цветы да травы, ножка Маруси зарастай на славу. От черного до белого тропинка-дорожка, целее целого Марусина ножка.

И острые иголки в коленке куда-то делись, спрятались, как котячьи коготки, мне захотелось спать, а бабушка откинулась, довольная, на спинку плетеного кресла, и замерла, глядя на меня прозрачными-прозрачными глазами.

— Есть! — сказал кто-то вдалеке, и растворилась бревенчатая стена, рассыпались на цветные пятна и погасли трава, сирень, тюльпаны у забора, кроны деревьев, небо.

Я осталась нигде, но не так, как всегда. В этой пустоте вдруг завихрились обрывки картинок, воспоминания о воспоминаниях, которых я сама не касалась очень-очень давно. Вот мы с девчонками рано утром купаемся в речке — я забыла купальник, и вода непривычно холодит грудь, вот дедушка в парадном генеральском мундире собирается на концерт в День милиции, вот среди новогодних игрушек возникает маленький костяной шарик, но тут же прячется за мохнатыми еловыми лапами, и гирляндами, и мишурой, и шарами, десятками, сотнями, тысячами, и в каждом из них мое отражение, которое гаснет.