Обмануть судьбу - [28]

Почти каждую ночь Аксинья видела сны. Знакомые темные глаза. Тяжёлая поступь. Низкий насмешливый голос. А однажды поутру Аксинья от ужаса кусала одеяло. Приснилось ей, что черт гонится за ней, стучат копыта его, бесовские глаза горят. Он ее догоняет. От страха она почти теряет сознание – оп! – черт оказывается Григорием и начинает гладить ее по волосам, лицу, рукам, волосам, наклоняется, чтобы ее поцеловать. А она кричит в страхе, а самой приятно, нега по всему телу растекается, и неважно уже, кто ее гладит.

Вся семья спала – рядом на печи сопела Рыжик, громко храпел отец, еле слышно Федя, постанывала во сне мать – каждую ночь болели ее руки от непосильной работы.

Как ни пыталась девушка заснуть, ничего с собой поделать не могла. Захотелось неодолимо в нужник. Накинула душегрею. Сначала не поняла, что за беда с ней случилась, почему кровью залита ее ночная рубашка. Не беда, а долгожданное – в эту ночь Аксинья перестала быть ребенком.

Весь день перед глазами чёрт, что ночью приснился. И никому не рассказать, даже Ульянке. Только отцу Михаилу на исповеди в храме можно. И то стыдно.

Вспоминалась Аксинье восковая фигурка-чертик, смутные сны. Она молилась Богоматери, чтобы отвела скверну греховную от души ее.

* * *

– Баба Глаша, где ты? Почто не откликаешься?

Аксинье ответила тишина. Щелястая дверь в избушку была открыта. К девушке подбежал кот. Животина истошно мяукала, терлась об ноги, жаловалась.

– А ты что орешь? – нагнулась девушка, чтобы погладить Плута. Он вырвался, побежал куда-то, задрав трубой пушистый черный хвост. Аксинья зашла в покосившийся сарай, где хранилась всякая рухлядь, а в пристройке тихо кудахтали куры. Там она и обнаружила знахарку на устланном сеном полу.

– Что ж с тобой?

Легонько похлопав по щекам и приведя в чувство, Аксинья довела Глафиру до лавки, уложила и обеспокоенно застыла рядом.

– Что за хвороба?

– Деточка, моя хворь называется старостью. Отвар свари мне, голубка. Горсть бишмулы[32], цвета липы, таволги. Кровь стучит в висках и во всем теле моем. Дышать плохо.

Напоив бабу Глашу отваром, долго еще Аксинья сидела с ней рядом, сжав безвольную руку.

Кот запрыгнул на лавку к хозяйке и лег на грудь:

– Лечит меня, Плутишка.

– Молодец, котофей. Сразу показал, где ты, баба Глаша, лежишь.

– Умный, чертяка, – гладила кота старушка. – Если раньше помру, заберешь его. Жалко животинку. Пропадет, привык в холе и неге жить.

– Что выдумала, рано еще помирать!

Старушка укоризненно посмотрела на ученицу.

– Заберу, – сбавила тон Аксинья, – не сомневайся!

Еще недавно такая деятельная, баба Глаша за последние два года сдала. Мудрые, живые хитроватые глаза ее потухли. Не было уже живого интереса к Аксинье и деревенским новостям.

Теперь Глафира забросила лекарские дела. Все травы, что ароматными пучками сохли у печки, были собраны быстроногой Аксиньей. Прошлым летом, в пору цветения целебных трав Глафира все больше сидела на пеньке и щурилась от яркого солнца. Девчушка бегала по взгоркам и долинам, собирала и перевязывала конопляной верёвкой большие тюки с ромашкой, таволгой, иван-чаем. Порой, не зная названия и целебных свойств травы, она подбегала к старушке и получала дотошное описание цветка. От каких хворей он помогает, как делать примочки, мази да отвары.

– Смотри, сарана, – деревянной лопаткой Аксинья подкопала цветок и отдала луковицу с зеленой стрелкой Глафире, – в месяц липень по взгоркам да опушкам появляется ее чудный цветок. Греки посвящали ее Аресу, богу войны, а местные племена как хлеб используют. Но самое главное, что луковица ее целебными свойствами полна: настой водный и при ослаблении зрения, болях в желудке, упадке сил, болях в сердце, зубной боли. Запоминай, девонька! Помру – и никто тебе этого не скажет.

Посидев еще на солнышке, бабка начинала новую речь:

– Имя твое, Аксинья, идет от греческого «Ксения», значит, «чужая, чужеземка». Самое для знахарки подходящее имя. Ты всегда будешь знать то, чего не ведают остальные, всегда будешь для них колдуньей, чужой. Это опасно, это страшно. Всегда берегись людей, глупых невежд, – говорила она, почти слово в слово повторяя напутствия грека Дионисия, полвека назад наставлявшего юную дочь. – Они всегда будут тебя ненавидеть или бояться за то, что им помогаешь, их лечишь, – такова пакостная человеческая натура.

* * *

Не прошло и двух дней, как на семью Вороновых навалилась невиданная напасть. Все собрались за легким весенним ужином. Домочадцы насыщали живот ботвинником со вчерашним хлебом. В избу ворвалась с плачем Мария, впереди себя неся большой живот:

– Что ж делать мне, горемычной! Грех на мне…

Опухшее от слез лицо было украшено кровоподтеками. Хоть в Еловой мужья частенько «учили» женок ремнем иль плетью, брюхатую бить – дело непотребное.

Анна проводила нежданную гостью в светлицу.

– Что приключилось с тобой, Марьюшка? Чем помочь?

– Муж меня из дому выгнал. Трое деток остались. А он выгнал. К полюбовнику, говорит, своему иди да с ним дальше милуйся. Дура я, как есть дура!

– Полюбовнику… Это ты о ком? – сердце Анны замерло на миг и забилось дурным суматошным боем.

Никак Василий учудил на старости лет, седина в бороду – бес в ребро. Ужас охватил Анну, она стала лихорадочно придумывать, как позор скрыть… Как мужу своему венчанному, с которым в любви и согласии не один десяток лет прожили, относиться, как дети…