Обманщик и его маскарад - [96]

– Апокрифы?

– Да, и здесь это написано черным по белому, – он указал, где именно. – А что означает это слово? Примерно то же самое, что и «не подтвержденный», то есть «апокрифический», как выражаются профессора из колледжа. Само слово, как я слышал с кафедры, подразумевает нечто, пользующееся неопределенным доверием, либо имеющее неопределенную достоверность. Поэтому, если ваша тревога вызвана чем-то из апокрифов, – он снова указал на страницы, – то можете не волноваться, ибо это всего лишь апокрифы.[275]

– Тогда как насчет Апокалипсиса? – в третий раз донеслось из соседней каюты.

– Теперь он видит откровения, не так ли?[276] – спросил космополит, снова оглядываясь в ту сторону. – Однако же, сэр, – он повернулся к собеседнику, – я несказанно благодарен вам за напоминание об апокрифах. На какой-то момент это понимание ускользнуло от меня. Дело в том, что когда все находится под одной обложкой, это иногда сбивает с толку. Неканоническую часть следовало бы издать в отдельном переплете. И теперь я думаю, как хорошо поступили ученые мужи, когда отвергли для нас книгу Сираха. Мне еще не приходилось читать текст, с такой расчетливостью направленный на разрушение доверия между людьми. Этот сын Сираха даже говорит, – я только сейчас увидел это: «Будь осмотрителен в делах с друзьями»[277] Заметьте, не с кажущимися друзьями, не с лицемерными друзьями, не с ложными друзьями, но просто с друзьями; то есть, тут сказано, что даже вернейшему другу нельзя доверять без оговорок. Может ли Ларошфуко сравниться с этим? Я бы не удивился, если бы сам Макиавелли в своем представлении о человеческой натуре руководствовался назиданиями этого сына Сираха. А каково называть это «Премудростью сына Сираха»? Что же это за безобразная премудрость? Я скажу, лучше дайте мне глупость, от которой на лице играет улыбка, чем премудрость, от которой кровь стынет в жилах. Нет, нет, никакая это не мудрость; как вы и сказали, сэр, это апокриф. Ибо как может быть достоин доверия тот, кто учит недоверию?

– Я скажу вам, что это такое, – воскликнул тот же голос, что и раньше, но теперь с насмешкой. – Если вам не хватает ума заснуть, не будите тех, кто мудрее вас. Если хотите знать, что такое премудрость, поищите ее под вашими одеялами.

– Премудрость? – вскричал другой голос, с гортанным ирландским акцентом. – Где это видано, чтобы два гуся гуторили, кто мудрее? Ложитесь спать, дьяволы, пока премудрость не подпалила ваши лапы!

– Нам нужно говорить потише, – сказал старик. – Боюсь, мы расстроили этих добрых людей.

– Очень жаль, если мудрость кого-то расстраивает, – отозвался космополит. – Но вы правы, нужно быть потише. Подведем итог: если вы разделяете мои мысли, то разве вас удивляет мое беспокойство при чтении фрагментов, настолько проникнутых духом недоверия?

– Нет, сэр, я не удивлен, – сказал старик и добавил: – Судя по вашим словам, вы склонны к моему образу мыслей; вы считаете, что недоверие к сотворенному существу есть нечто вроде недоверия к Творцу. Ну же, мой юный друг, в чем дело? Тебе уже давно пора спать. Что тебе нужно от меня?

Последние вопросы относились к мальчику в старой холщовой куртке, обшарпанной и пожелтевшей, который пришел с палубы босиком по мягкому ковру, так что остался не услышанным. Его красная фланелевая рубашка, проглядывавшая через прорехи желтой куртки, создавала подобие нарисованного пламени на балахоне жертвы аутодафе.[278] Его лицо было покрыто слоем застарелой грязи и сажи, на фоне которой его темные глаза сверкали, как огоньки среди тлеющих углей. Это был юный коробейник, или marchand, как мог бы назвать его вежливый француз, торговавший бытовыми мелочами для путешественников. Не имея определенного места для ночевки на пароходе, он заметил двоих людей в каюте через стеклянную дверь, и, несмотря на поздний час, решил, что никогда не бывает поздно заработать монетку-другую.

Помимо других вещей, он имел при себе курьезный предмет, – миниатюрную дверь из красного дерева, прикрепленную к косяку и снабженную всеми элементами фурнитуры, кроме одного, который появится в скором времени. Он многозначительно выставил эту маленькую дверь перед стариком, который посмотрел на нее и сказал:

– Дитя, иди своей дорогой с твоими игрушками.

– Пусть я никогда не достигну вашей старости и премудрости! – рассмеялся чумазый мальчишка, показав пятнистые зубы, как у нищего паренька с картины Мурильо.[279]

– Теперь дьяволы хохочут, а? – раздался тот же голос с гортанным акцентом из соседней каюты. – Что вы там смешного нашли в своей премудрости? Ложитесь, дьяволы, и чтобы я вас больше не слышал!

– Видишь, мальчик, ты потревожил этого человека, – сказал старик. – Больше не надо смеяться.

– Ах, полно вам, – отозвался космополит. – Пожалуйста, не надо так говорить; смех бедняка почитают за глупость, но он редко встречается в этом мире.

– Так или иначе, ты должен говорить очень тихо, – обратился старик к мальчику.

– Да, пожалуй, – согласился космополит. – Но, мой юный приятель, ты только что сказал что-то умное моему почтенному другу. Что это было?

– Ох, – тихим голосом, открывая и закрывая маленькую дверь. – Только вот что: в прошлом месяце, когда я держал ларек с игрушками на ярмарке в Цинциннатти, то продал старикам несколько детских погремушек.