Обман - [86]

— О нет, — ответил Фернель с иронией, — Ведь мы говорим о женщине. Ульрих, правда, с большим пиететом относится к женщинам, но не настолько же он глуп, чтобы допустить их в свои ряды. Иллюминаты считают себя адептами рациональности, а именно этого качества женщины и лишены.

Мишель покачал головой.

— Когда-то я тоже был в этом уверен, но теперь сомневаюсь.

— Рабле, упокой, Господи, его душу, в своих книгах достаточно их изучил. Но что с вами?

Мишель вздрогнул, потом пришел в себя и прошептал:

— Почему «упокой, Господи…»? Вы хотите сказать…

— Да, он умер несколько месяцев назад. Но вы так разволновались… Вы что, были с ним знакомы?

Мишель и вправду разволновался, но постарался взять себя в руки. Он наполнил свой бокал и залпом его осушил. Потом наполнил снова.

— Да, я был с ним знаком. Но не будем об этом. — Он выпрямился, силясь удержать навернувшиеся на глаза слезы. — Но если эта Джулия Чибо-Варано не имеет отношения к иллюминатам и прислала вас ко мне, значит, у нее была на то причина.

— Было бы неточно сказать, что она послала меня к вам. Я сам решил вас разыскать, когда она дала мне прочесть некоторые из ваших сочинений.

— Какие же? — настороженно спросил Мишель.

— Прежде всего вот эти, — Фернель порылся в поясной сумке и вытащил пачку листков. Он взял верхний: — Эти стихи сочинили вы, как сказала Джулия, и некоторые из них поразили меня.

Он прочел вслух:

Cueur, vigueur, gloire, le regne changera,

De tous points contre aiant son adversaire:

Lors France enfance par mort subjuguera:

Le grand regent sera lors plus contraire.

Изменят царство сердце, слава, сила.

Со всех сторон противник подступает.

Французы смертью детство покорят,

Хоть против будет сам великий регент[39].

Мишель чувствовал, как сердце колотится в груди. Этот катрен никогда не был опубликован. В мозгу само собой всплыло имя, и так властно, что он не смог удержаться и вскрикнул:

— Жюмель!

Фернель удивленно на него посмотрел.

— Жюмель? А кто это?

— Моя жена Анна, — рассеянно пробормотал Мишель.

При других обстоятельствах он никогда не открыл бы домашнее имя жены постороннему. Но сейчас им овладело болезненное возбуждение. Он, хоть и не без труда, научился глубоко любить Жюмель и видел в ней человека, которому мог доверять. А теперь вдруг оказалось, что его записи попали в чужие руки. Кто, кроме нее, мог их распространить? Значит, несмотря на все уверения, ее предательство продолжалось! Значит, нрав и замашки потаскушки не изменились.

Фернель вгляделся в собеседника, словно поняв, какие мучения тот испытывает, потом медленно покачал головой.

— Вот увидите, вы ошибаетесь. Ваша жена не виновата.

— Но кто же тогда пустил по рукам мои записи?

Мишель даже не заметил проницательности Фернеля. Тот говорил так, словно отвечал на мысли Мишеля.

Фернель рассмеялся.

— Да вы сами! Вы сами, мой друг, пустили их по рукам!

Он налил еще вина удивленному Мишелю, справедливо полагая, что это ему не помешает.

— Вы, наверное, забыли, что отдали рукопись с пророчествами печатнику в Лионе, некоему Боному? Он и распространил этот катрен да и многие другие. И жена ваша тут ни при чем.

Мишель быстро осушил бокал.

— Но что Боному с этих катренов? — все еще неуверенно спросил он.

— Все очень просто. Печатней Бонома в Лионе часто пользуются гугеноты для издания своих брошюр. А мать Джулии, Катерина Чибо-Варано, связана с лионскими кальвинистами. Теперь понимаете, в чем дело? — Он указал на пачку страниц. — Видите, это же не ваша рука. Это копия.

Мишель одновременно почувствовал и облегчение, и укол совести за то, что заподозрил Жюмель в обмане, и страх оттого, что стал объектом чужого внимания. Он нервно сглотнул.

— Почему эти стихи вас так поразили? — спросил он, надеясь пустить разговор по другому руслу.

— В них предсказывается смерть Генриха Второго. Это о нем вы говорите «сердце, сила и слава», ведь так?

— Так; по крайней мере, думаю, что так.

— Ну а то, что Франция со всех сторон окружена врагами, очевидно для всех. Но вы еще предсказываете, что после смерти короля мальчик, который ему наследует, неизбежно получит покоренную и разбитую страну.

— Наследнику трона девять лет.

— И источником еще больших неприятностей будет другой кандидат на трон, которому сейчас больше доверяют: а именно Антуан де Бурбон, король Наварры. Я правильно излагаю вашу мысль?

— Да, но это не моя мысль. Когда я все это пишу, я только претворяю в стихотворные строки свои видения. Поэтому я никогда ни в чем не уверен.

Фернель улыбнулся.

— Прекрасно вас понимаю. Я занимаюсь… то есть занимался… магией зеркал, которой Ульрих, наверное, обучал и вас. И у меня тоже были видения, даже в деталях схожие с вашими. Однако… — Он подался вперед. — Я знал, что Ульрих из Майнца строжайше запретил всем нам, иллюминатам и бывшим иллюминатам, обнародовать результаты, полученные с помощью техник, которым он нас обучал. Ваши катрены напечатаны, значит, вы отважились нарушить запрет. Как только я это понял, я сразу же помчался в Салон с первым дилижансом.

— Думаю, с целью предупредить меня.

— Нет, чтобы вас ободрить и уверить, что вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку. Может, я и не смогу сделать для вас много, но я в силах организовать помощь на разных уровнях. Например, обеспечить защиту со стороны королевы, чтобы вы могли продолжать исследования, не боясь стесненности в средствах.