Обман - [103]

– Вы разрешаете мне попробовать его найти?

– Для чего?

– Для того чтобы эффективнее помогать вам! Для того чтобы побеседовать с кем-то, кто хоть что-то про вас знает! Я ведь фактически стреляю вхолостую, Ричард, если можно так выразиться. Мне необходимо обсудить ваш случай с профессионалом.

– Мой случай? Так вот что я для вас такое? Вы хотите разобраться в «моем случае»? Видите? Именно об этом я и говорил, когда принес вам бухло. Вы согласились не обращаться со мной как с пациентом. – Он громко фыркает, вздыхает, откидывается назад и с негодованием смотрит в окно. Его глаза сверкают.

– А еще вы говорили, что если сделка состоится, и все ее условия с обеих сторон будут выполнены, и мы расскажем друг другу свои тайны, то я смогу начать вас лечить, чтобы вам стало лучше, – мягко парирую я и кладу руку на его странно согнутый локоть. – Разве это не часть договора? Разве это не моя работа?

Ричард набирает полные легкие воздуха и медленно, с закрытыми глазами, выдыхает. Потом накрывает мою руку ладонями. От того, какие они огромные и неожиданно нежные и теплые, по мне вдруг словно пробегает искра.

– Хорошо. Давайте, ищите. Но вам может не понравиться то, что вы обнаружите.

21 февраля, 14:37

Я только что вышла из кабинета Рэйчел после совещания и спускаюсь по черной лестнице, держа в руках сумку, бутылку воды, кружку с кофе и две истории болезни. Такое ощущение, что ноги я ставлю неправильно, не прямо, а на внешнюю сторону стопы, и от этого меня шатает, словно новорожденного олененка. Лестница и стены тоже покачиваются. От бутылки отлетела крышка. Я засовываю истории болезни в сумку и хватаюсь за перила, чтобы удержать равновесие.

Ступеньки становятся все меньше и меньше, и, когда я добираюсь до первого этажа и берусь за горизонтальную ручку двери запасного выхода, оказываюсь в два раза больше ее. Я открываю дверь, протискиваюсь внутрь и обнаруживаю себя в ярко освещенном коридоре. Дверные проемы увешаны гирляндами и разными рождественскими украшениями. Странно. Я готова поспорить на что угодно, что уже почти весна. Подходя к своему кабинету, я хромаю и раскачиваюсь все сильнее. Это уже смешно. При каждом шаге из бутылки выплескивается немного воды, но она не падает на пол, а зависает в воздухе прямо передо мной. Я прохожу сквозь эти водные капсулы, и мои волосы и лицо намокают. Прохлада освежает, и я стараюсь вытряхнуть из бутылки побольше влаги.

В конце коридора уже виднеется дверь моего кабинета. Огромная, как гора, она сверкает и переливается разными цветами, как будто ее выложили драгоценными камнями и кусочками зеркал. Перед ней стоит маленькая серая лошадка, а на лошадке сидит обезьянка – коата. Она сжимает в лапках бокал мартини и курит «Мальборо лайт». Я приближаюсь к двери, и обезьянка начинает смеяться. Присматриваюсь внимательнее и вижу, что обезьянка – это Лукас, а лошадка – Сид, бармен из «Никс-бара». Они распахивают передо мной дверь, и вслед за ними я захожу в кабинет. Здесь все выглядит совершенно обычно, как всегда. Сумка, которую я только что держала в руках, висит на крючке, на столе – полная бутылка воды и кружка кофе. Истории болезни, что я приносила Рэйчел, аккуратно лежат рядом с телефоном.

Лошадка Сид забирается в кресло для пациентов и сворачивается клубочком, собираясь вздремнуть. Он трогательно складывает все четыре копытца вместе, зевает и пристраивает на них свою лошадиную мордочку. Обезьянка Лукас допивает мартини, в последний раз затягивается сигаретой и кидает окурок в бокал, где еще осталось немного жидкости. Он похлопывает Сида по голове – тот уже уснул – и вспрыгивает ко мне на стол.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

– Я пришел тебя убить. Какая-то вещь в твоем кабинете отравлена, и, когда ты найдешь ее, ты умрешь. – Обезьянка Лукас берет трубку и набирает номер телефона дома моей матери.

– Как мне ее найти?

– Тебе придется все перепробовать и проверить.

Он выпрямляет спиральный телефонный провод и карабкается вверх по стене. Потом цепляется за грязную пластмассовую пластину на потолке и висит вниз головой, держась за нее лапами и прижимая к себе огромный телефон. Я копаюсь в ящиках стола, пытаясь отыскать там что-то, чего быть не должно. Например, старинный пузырек с лекарством, с черепом и скрещенными костями на наклейке. Такие показывают в мультфильмах в субботу утром. Я слышу, как обезьянка Лукас щебечет что-то в трубку, договариваясь с моей матерью. Они плетут заговор у меня за спиной.

Паника пронзает меня, как сердечный приступ. Я начинаю судорожно рыться в черных дырах кабинета. Делаю глоток воды из бутылки и сплевываю. Пробую кофе. Достаю из мусорной корзины наполовину съеденный бублик и пробую его тоже – вдруг он отравлен. Ничего. Ничто меня не отравляет. Паника не стихает. Чем дольше длятся мои поиски, тем больше предметов возникает в кабинете. Он наполняется вещами быстрее, чем я успеваю их проверять. И все, что я слышу, – это статический шум на другом конце телефонного провода и безумное обезьянье хихиканье.

Похоже, мне все-таки удается перекопать всю кучу – я уже вижу ковер под разбросанными историями болезни, каждую из которых я полизала, карандашами, ручками – всеми канцелярскими принадлежностями, покрытыми липкой слюной, напитками, сигаретами, мусором – словом, всем тем, что я перепробовала, проверяя, не этот ли предмет отравлен. Все. Я разгребла кучу и ничего не нашла. Я поднимаю взгляд на обезьянку Лукаса, чтобы спросить, что же я упустила, и вдруг вижу, как сверху на меня опускается огромное лезвие гильотины, с которого стекает какая-то ядовитая зеленая гадость… слишком быстро, чтобы можно было увернуться.