Обман - [53]
– Как долго тянется ваша ночь любви с Хризантемой?
– Я больше не могу. Исчезните. Оставьте меня в покое.
– Вы совсем ничего не едите. Яичница получилась очень вкусная. Все натуральное.
– Я не сомкнул глаз. Мне кажется, я никогда больше не засну. И не только из-за бесенят, что лезут в голову. Кокин до сих пор нет. Если все, что вы говорите, правда, то я сдаюсь. Если она третья, о Боже праведный, я даже представить себе этого не могу, если она оказалась на это способна, если совершила это, то…
– Только не плачьте.
– Если это действительно так, то я самый ничтожный человек на свете, значит, она меня уже сгубила, значит, она доведет это до конца, значит, ей останется только поднять руку против меня, а я замру, и просто буду стоять, и буду…
– Вот носовой платок.
– …я не смогу поднять руку против них, против моей плоти, о Боже, против моей маленькой Кокин, моей девочки, моей…
– Вот смотрите, красивейшие чаны. Ручная работа. Вам они нравятся?
– Прямо сейчас? Я что, должен проделать это прямо сейчас, вот на этих самых чанах должен составить завещание?
– Это совсем не больно. Я уже набросала проект. Вам его надо просто переписать и все.
– Не могу. Этим я подпишу себе смертный приговор. И вам это известно.
– Вы избавили от тягот существования столь многих женщин. Протянули им руку, чтобы перевести на другую сторону улицы, спасая от дождя и прочих опасностей. Смерть, где твои шипы?
– Да, я их избавил. Я спас их от собственной опостылевшей плоти, от скуки, от вечного бесприютного поиска. Но лишь потому, что они сами этого хотели. Не так-то просто кого-нибудь сгубить. Это суровый труд. Но это было неизбежно. Смерть замедляет ход времени. Ужасного, тикающего необратимого времени. Такого же, как процесс старения. Как музыка. Какую-нибудь музыкальную пьесу вы можете слушать дважды. Но впечатление от второго прослушивания не будет полностью совпадать с первым. Каждому началу присуще свое волшебство. Но затем мы наталкиваемся на повторы; в общем-то мы как жадные дети – вкусной кажется нам только первая порция шоколадного торта, а от второй слегка подташнивает. Но нас это абсолютно ничему не учит. И вот мы уже тянемся еще за одной порцией, еще и еще. И с каждым разом яркость восприятия немного меркнет. Перед нами копия копии копий, стало быть, мы копируем слова, поступки и чувства, однажды переживаем их в подлинном проявлении, как во сне, – пробуждение и сон, как у Питера Пэна, помните? Первый поцелуй, первая ночь, но нам-то хочется, чтобы так продолжалось всегда, мы оказываемся рабами не человека, а того ощущения как болезненной страсти. И вот это чувство амортизируется, становится ломким и хрупким, оно изнашивается, как грампластинка, когда еще были проигрыватели. Вторично произнесенное «я тебя люблю» уже кряхтит и потрескивает, на третий раз игла звукоснимателя начинает подпрыгивать, потом выпадают целые звуки, затем игла перескакивает целый такт. И вот от впервые произнесенного признания остается жалкая насмешка, гримаса, бросающая вызов оригиналу – жесткий, грубый и вместе с тем глупый. Дело в том, что оригинал может быть только один, но женщинам это неведомо, поэтому они остаются в плену подделок, дешевых копий, снова и снова желают слышать одно и то же, делать одно и то же, говорить одно и то же и оказываются неспособными осознать, что при этом они деградируют, каждую секунду стареют, что они с каждым мигом хиреют, оплывают, все более удаляясь от единственного неповторимого исходного раза. И вот я дарю им это неповторимое впечатление, именуемое смертью.
– Как великодушно.
– Да, это действительно великодушно. Кто-то должен был взять это на себя.
– Пишите.
– Хорошо, я напишу. Напишу то, что вам угодно. Отпущение грехов. Я хорошо заплачу за это. Я заплачу собственной жизнью!
– Какой изящный почерк.
– Кокин – она ведь этого не знает или, мне кажется, что она, что я…
– Разумеется, нет. Очень похоже, что в тот вечер Хризантема готовилась устроить большой семейный сбор. Своего рода сюрприз. Поэтому она и пришла на бал. Все с большой любовью спланировала, как мне кажется. Речь шла о крупном концерте в небольшом курортном городке, она это точно знала. Блистательный «Биг-бэнд» с весьма неординарным пианистом, настоящим вельможей за роялем, – это вам не музыканты за пультом электрооргана. О нет! Она хотела продемонстрировать виртуоза клавишных, отца своей дочери, в дорогом обрамлении роскошного бала. Она все чудесно продумала. Но до реализации дело не дошло.
– А я…
– Ладно уж.
– Значит, Кокин видит во мне лишь убийцу своей матери.
– Очень похоже на то. И если вы испытываете к ней хоть малейший интерес, оставим все так, как есть.
– Пока она со мной не расправится, она не успокоится.
– Весьма вероятно.
– Ну а теперь? Мне уйти? Вы хотите от меня отделаться?
– Если употребить одно из ваших любимых выражений, видимо, это самое элегантное решение. Конец ведь должен быть элегантным, не так ли?
– Да, оттолкните меня от себя, чтобы я мог тосковать о вас, избавьтесь, чтобы позволить мне вернуться, отставьте меня в сторону, чтобы никогда полностью не исполнилось то, о чем мы мечтаем.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.