Он обернулся и встретился глазами со взглядом Катя.
— Не уходите! — жалобным тоном больного ребёнка попросил он и даже протянул к ней руки.
Она так мало ожидала такой просьбы, что удивление на одну минуту точно приковало её к месту.
— Не уходите! — повторил он. — Я не знаю, как следует относиться ко мне…
— «С презрением и ненавистью!» — вдруг вскрикнула она, отвечая ему собственными его словами. — С презрением я ненавистью…
— Катя! — кротко перебил он её. — Я не вас хотел оскорбить… Я не помню сейчас, но у меня была мысль…
Он провёл рукой по лбу и глазам.
— Всё было ясно, а теперь… всё спуталось, и я не могу объяснить…
— Нет, нет, нет! — быстро заговорила Катя. — О, Боже мой! Разве мне нужны объяснения? Для меня только теперь всё ясно, всё ясно…
Она торопливо прошла к двери и несколько раз дёрнула ручку.
— Ах, Боже мой! — простонала она. Но дверь открылась, а через минуту Агринцев слышал, как Катя вышла из квартиры на лестницу.
* * *
На следующий день, Рачаев стоял в передней Агринцевых и, не снимая шубы, писал что-то на клочке бумаги.
— Это вы, Василий Гаврилович? — окликнула его из гостиной Вера.
Он обернулся и сделал к ней несколько шагов.
— Опять вашего нет дома! — сказал он, протягивая ей руку и уже не выпуская её ручки из своей. — Подождите! — попросил он. И, предварительно вытерев бороду и усы платком, поцеловал эту ручку сверху и в ладонь.
Она засмеялась, но сейчас же сделала грустное лицо и облокотилась плечом о притолоку двери.
— Его теперь никогда нет! — печально заметила она. — Где он бывает, что он делает — никто не знает.
— А вот привлечём его к ответственности, — сказал доктор. — Сегодня долго не погуляет: метель.
— Вы ему писали?
— Ему. Я вызываю его здесь в одно тёплое местечко. Если долго засидимся, — не беспокойтесь. Так и Анне Николаевне передайте.
Они стояли и смотрели друг на друга.
— А почему бы вам не подождать его у нас? — нерешительно спросила Вера.
— Нет, уж я надоел Анне Николаевне за это время. Да и недолюбливает меня старушка.
— Нет! Ах, нет! — горячо возразила Вера и густо покраснела. — Раньше… это правда. А теперь…
— Ну, давайте опять ручку! — попросил доктор.
Вера, ещё вся пунцовая, указала ему глазами на горничную, которая стояла у входных дверей.
— Я ведь ухожу! — заметил Рачаев.
Оба почему-то тихо, но весело засмеялись. Рачаев взял со стола свою шапку, встряхнул её так, что от неё полетели брызги, и, оглянувшись на Веру, опять засмеялся.
— Мокрый, как черт! — заявил он, но не уходил.
— Ну, идите уж, идите! — сказала Вера.
Он посмотрелся в зеркало, пригладил волосы и, заметив в зеркале отражение молодой девушки, радостно закивал ей головой. Опять оба засмеялись, а доктор надел шапку и пошёл к двери.
— Прощайте, Дашенька! Спокойной ночи! — сказал он, проходя мимо горничной.
Вера взяла его записку, прочла её несколько раз и, тоже поглядевшись в зеркало, почему-то глубоко вздохнула и отнесла бумажку в кабинет брата.
Проходя по тёмной гостиной, она вдруг, точно вспомнив о чем-то, подбежала к окну и, припав лицом к раме, стала глядеть на улицу. В воздухе кружились крупные, мокрые хлопья снегу и, казалось, таяли раньше, чем касались земли. Мигающие фонари отражали свой мутный свет в лужах среди мостовой, ещё покрытой тёмной снеговой коркой. Через улицу, пересекая её по направлению к противоположному тротуару, проехал извозчик, усердно нахлёстывая лошадь кнутом. В санях сидел седок, похожий сверху на большой чёрный куль. Вера проводила его глазами, пока могла, ещё раз глубоко вздохнула, а потом подошла к роялю, медленно открыла крышку, и в квартире раздались тихие, робкие, жалобные звуки. Но жалоба росла, крепла… Вера медленно раскачивалась туловищем, а с поднятого лица её, в тёмную стену, глядели отуманенные мечтой, ничего не видящие глаза.
В комнате Анны Николаевны горела лампадка, и там, перед таинственно мерцающими образами киота, неподвижно стояла на коленях тёмная фигура старушки. Губы её шептали, а сложенные пальцы крепко прижимались ко лбу. Вдруг из груди её вырвался тихий стон:
— Господи! — сказала она и смиренно опустила свою седую голову до самого пола.
* * *
Семён Александрович вернулся поздно. Он сейчас же заметил на своём столе записку, прочёл её и поглядел на часы. Почти целый день он бесцельно пробродил по улицам, промок, устал, но, несмотря на то, что ему хотелось лечь и заснуть, он был настолько уверен, что уснуть ему не удастся, он так отчётливо представлял себе вперёд томление и ужас предстоящей ночи, что, не задумываясь ни на минуту, прошёл обратно в переднюю, надел свою вымокшую шубу и поспешно побежал вниз по лестнице.
Рачаев ждал Агринцева в ресторане. Когда Семена Александровича провели в отдельный кабинет, он увидал накрытый стол, остывший ужин и несколько бутылок, из которых две были уже почти пусты. Доктор стоял среди комнаты, лицом к двери и встретил приятеля безмолвным недружелюбным взглядом.
— Ты давно так стоишь? — спросил Агринцев и невольно улыбнулся.
— Предупреждаю! — ответил тот и указал рукой по направлению к столу. — Вино с синей этикеткой значительно высшего достоинства, чем то, которое с белой.
