Облом - [12]

- Ур-ра!..- кричит Иван Афанасьевич, вторя Овчинникову.- Ур-ра!..

Он слышит свой слабый голос и сам понимает, как это не нужно кричать, что голос его напугать никого не может. Да и вообще, способен ли напугать кого-то в штыковом бою красноармеец ростом метр шестьдесят пять, в ушанке - на два размера больше его головы? - Зачем же они со мной поступают так?- давит в виски Ивана Афанасьевича вместе с ударами пульса трусливая мысль.- Разве они не знают, что я - ворошиловский стрелок, какой я хороший снайпер? Зачем заставляют меня так бесполезно кричать в мерзлом поле? А что, если я сейчас буду убит?! Прилетит пуля - и я буду убит! - Иван Афанасьевич думает на бегу, в какую часть тела может войти впивающаяся в него пуля: в грудь, или в ногу, или в живот, или сразу же в голову - и то, как пуля ударяет в кость головы кажется ему особенно страшным. Он видит перед собой, часто взметываемые ногами полы своей шинели, прыгающую в глазах землю белого и черного цвета, чувствует наползающую на глаза шапку и в нем закипает обида безотносительно - на всех вообще командиров.

- Неужели они решили, что моя жизнь годится им только на то, чтобы немцы истратили на меня эту одну единственную маленькую пулю?!. Ведь они меня всегда так хвалили!..

Иван Афанасьевич замечает на бегу, как сутулый младший лейтенат Овчинников запыхавшись, остановился и оглядывается на него.

- Сейчас он увидит, что у меня есть план!- в смятении думает Иван Афанасьевич. Но Овчинников не ругается, хотя и видит, что точно - есть план. Не ругается он потому, что это подбегает к нему не Иван Афанасьевич, а адъютант Болконский и младший лейтенант Овчинников понимает: нельзя ругать адъютанта Болконского за то, что у него имеются планы. Однако, чем ближе Овчинников, тем все страшнее становится Артюку, что он разглядит внутри бегущего к нему по полю и кричащего "ура!" адъютанта Болконского - Ивана Афанасьевича Артюка, которому не положено иметь планов! Иван Афанасьевич сильнее съеживается в Болконском, вдавливает опущенную голову себе в грудь и старается подтянуть ноги. Младший лейтенант Овчинников не замечает его, он повернулся, чтобы снова бежать, взмахнул рукой с пистолетом над головой, еще раз взмахнул, и еще,- Иван Афанасьевич видит, что это уже не рука, а грязная, метущаяся на ветру ветка, у которой как из куксы выпирают осколки пальцев. Это несообразное превращение младшего лейтенанта так необъяснимо для Артюка, что он просыпается, испуганно встает с кресла и заглядывает в окно.

На территории все спокойно: так же белеют в вытянутом пятне света крокодиловские доски, овчарка лежит на подстилке, опустив голову между передними лапами и ветер приподымает на ее боку теплую шерсть...

На рассвете пришел лично Виктор Игоревич Титов и отпустил Артюка с дежурства. Иван Афанасьевич только теперь, отдохнув и увидав улыбающегося ему начальника, как следует понял, какое важное изменение произошло в его жизни. Артюк посмотрел сверху вниз на собаку, сложил на тележку доски и покатил их по пустынным улицам домой, подумав, что все проблемы для него уже кончились...

4.

Он ошибался. Через два дня, в понедельник, в городское отделение милиции был вызван повесткою к следователю для дачи дополнительных объяснений Виктор Игоревич Титов. В небольшой приемной в милиции, одна дверь, обитая коленкором, вела в кабинет к начальнику отделения, которого сегодня на месте не было, а вторая, такая же точно, как у начальника, была дверью к следователю. Симпатичная секретарша в приемной спросила у Титова, по какому он делу?

- Так у себя Петрищев? Вы пойдите только скажите ему, что пришел Титов.

-  А он вызывал вас?- невозмутимо допытывалась секретарша.

- У себя он, или нет?- продолжал спрашивать Титов, не находя нужным давать объяснения секретарше.

В отделении милиции, куда явился Титов, все сотрудники, когда между ними заходила речь о секретарше начальника, начинали похабненько улыбаться, сама же рыженькая секретарша очень ценила всяческую конспирацию - Виктор Игоревич добился от нее ответа, у себя ли следователь не прежде, чем предъявил ей повестку. Пробежав ее взглядом, и красиво моргая удлиненными тушью ресницами, секретарша сказала, что товарищ Петрищев у себя в кабинете и что посетитель теперь может к нему пройти (селекторная связь у нее на столе была сломана).

- Трудно представить себе, что такой мужчина, как вы может быть потерпевшим,- сказала секретарша Титову, красиво моргнув глазами...

Следователь Петрищев был небольшой сухонький человек лет сорока с желтым оттенком кожи на лице, прослуживший верой и правдой пятнадцать лет в органах и подсчитавший, как-то раз что закон ему уже немало обязан. Петрищев строил за городом кирпичную трехэтажную дачу на выделенном ему для этого земельном участке и, хотя на службу пребывал всегда в гражданской одежде, обязательно возил в своей машине милиционерскую фуражку, поместив ее у заднего стекла в кабине - так, чтобы ее было всем видно. За пятнадцать лет службы в ментовке, он для себя усвоил некоторые простые, но очень удобные правила и по привычке всегда их придерживался, беседуя с посетителями. Он каждый раз очень внимательно выслушивал собеседника, однако, делал это он с таким выражением на лице, по которому было невозможно определить, каким образом на него действуют, предлагаемые ему объяснения: верит ли он им, и если верит, то какое у него обо всем этом складывается впечатление? Иногда он перебивал показания собеседника, задавая какой-нибудь очень простой вопрос. Эти вопросы были настолько откровенно просты, что ставили собеседника в полнейшее недоумение.