Обитель зла - [85]
Или чуть-чуть кокаина. Где-нибудь в аэропорту, до того как опять начнутся галлюцинации. Он в который раз спросил себя, какой в него вселился дьявол, что он ради какого-то идиотского кинофестиваля согласился лететь в Сиену.
Перед ним сидел Тобиас. Тридцатилетний выскочка, который после затяжного изучения философии и психологии закончил также двухлетний курс киноискусства в школе средств массовой информации в Гамбурге и после этого вообразил, что будет величайшим режиссером в мире. Тобиас жил вместе с сестрой, у него всегда были жирные волосы, а рубашку он принципиально выпускал поверх брюк. Особенно он любил придумывать бренды для своего имиджа. Так, например, у него на шее вечно болтался секундомер – все равно, было это во время работы или нет, – и он постоянно пользовался им. Большинство людей выходили из себя, когда он во время разговора нажимал на секундомер и засекал, как долго говорит собеседник, но Тобиаса это не смущало. Он утверждал, что таким образом развивает чувство диалога и его продолжительности.
В этом году в Сиене впервые проводился «Festival di profes-sionisti giovani del cinema», кинофестиваль молодых режиссеров, победителям которого вручался приз «Campanile». Приз этот был золотого, серебряного и бронзового цвета и выполнен в виде колокольни, у которой сверху находился маленький колокольчик, звонивший, если взять его в руки и потрясти. Тобиас был режиссером фильма, который выступал в номинации немецкого вклада в кинофестиваль. Это был его первый фильм со звучным названием «Дорога на пляж», и он был убежден, что непременно завоюет золотую колокольню. Он вообще считал себя величайшим режиссером всех времен, полагая, что никто ему и в подметки не годится. Любую критику он, разумеется, категорически отклонял, и если даже изображал из себя чуткого к мнению других человека, то это был чистый театр. Очевидно, Тобиасу было скучно, потому что он приподнялся и обернулся назад.
– Эй, Амадеус, – улыбаясь, сказал он, – вот что я хотел сказать… Ты, конечно, можешь делать все, что хочешь, но почему ты отказываешься остановиться в гостинице?
– Я ненавижу гостиницы, – ответил он слабым голосом. – Гостиницы – это самое глупое, скучное и некреативное, что только существует на свете. Самых разных людей со всего мира, как в детском саду, запихивают в одинаковую мебель. Избавь меня от гостиниц!
Он написал музыку к этому фильму. Это была его самая большая и удачная работа, возможно, гениальная. Конечно, Тобиас этого не заметил, он вообще не терпел гениев возле себя. Но он и сам знал, что создал то в светлые, то в туманные периоды жизни.
Тобиас больше ничего не сказал и уселся на свое место.
Амадеус хотел спросить, на какое время заказан автобус, на котором часть группы должна выехать в Сиену, однако передумал. Пусть будет так, как будет. Изменить он все равно ничего не мог, но в душе надеялся, что найдет время на пару затяжек, до того как придется трястись долгих два часа в автобусе.
Через двадцать минут они приземлились во Флоренции. Он спустился по трапу из самолета, боясь потерять равновесие и рухнуть головой вниз на летное поле. Он шел, как старик, тщательно рассчитывая каждый шаг и сосредоточившись на том, чтобы не упасть. Небо Флоренции затянули тучи, но воздух был слишком теплым для ноября. Его снова бросило В пот – теперь уже когда он шел к ожидавшему автобусу для пассажиров самолета. Времени принять наркотик не было, но его хотя бы не проверили итальянские таможенники.
Воздух в салоне был спертый, и ему стало так скверно, как уже давно не бывало. Не все окна в автобусе открывались, и у него возникло огромное желание повыбивать стекла.
На свободное место возле него уселся Тим, режиссер-оформитель фильма. Они уже работали вместе над многими проектами и успели подружиться.
– О боже, Амадеус, – сказал Тим и ухмыльнулся. – Как же дерьмово ты выглядишь!
Он лишь пожал плечами.
Тиму было известно, что Амадеус с удовольствием и регулярно напивается сверх меры, но он не знал, что тот еще и наркоман. Как композитору, пишущему музыку к фильму, Амадеусу полагалось иметь благопристойный вид. Пару раз, когда чувствовал себя достаточно хорошо, он показывался на съемочной площадке и разговаривал с Тобиасом. Но только тогда, когда уровень наркотика в его крови был на достаточном уровне и он мог спокойно и разумно аргументировать свое мнение. И так же осторожно он вел себя, когда требовалось его присутствие в помещении для монтажа фильма.
А в остальное время он работал дома, чаще всего по ночам. Он снова и снова смотрел фильм, пока ему не начинали сниться эпизоды из него, пока он мысленно не оказывался в нем и пока в его голове не начинала звучать музыка к этому фильму. Когда становилось темно и тихо, когда дым марихуаны уносил его из этих мест, в его мозгу гремели оркестры. Одурманенный, он записывал ноты, пока слышал музыку. А слышал он ее ночами напролет.
Он написал музыку к фильму, и у него получилось произведение, превратившее незатейливые картинки Тобиаса в фейерверк чувств. Его музыка настолько глубоко проникала в подсознание зрителей, что большинство из тех, кто смотрел фильм, даже этого не замечали. Он, лишь он один, был волшебником, поднявшим на Олимп какого-то Тобиаса, который не был достоин того, чтобы попасть туда.
