Обитель - [49]

Мальчик же, несомненно, изменился. Борода у него отросла, руки все были в мелких царапинах, а под ногтями, видимо недовымывшись, чернела кровь. Варвара знала, что отец Адриашку в колодце целый месяц продержал, – и видела, что слишком долго это, месяц в колодце. Нездоровое что-то было в глазах у мальчика, хотя говорил он уважительно и приветливо и в первый момент, увидев, сразу благословения попросил.

В отличие от успенских мужиков, которым Варвара была никто, Адриашку она благословила, поцеловала в лоб. Носом дернула – от мальчика пахнуло застоявшейся, мертвой кровью.

Адриан на матушку Варвару смотрел с легким огорчением. Во-первых, она оказалась такая же мертвая, как и другие. Толстое старое лицо, покрытое даже не морщинами, а скорее трещинами, казалось сделанным из воска. Боялся даже, что, когда будет целовать в горячий лоб, губы оплавит. А во-вторых, обидно было, что матушка стала такая старая. Ведь вроде видел ее не так давно, может год назад, а за это время ее будто воздухом надуло, и стало видно, что кожа пористая, глаза подслеповато пучатся, горло почти мешком лежит.

Сначала, как полагается, об ее здоровье спросил, потом свою ногу показал, чтобы матушка и рану благословила. Не потому, что в благословение верил, тем более от мертвой, а чтобы время потянуть и старуху уважить. Матушка ногу перекрестила, потом спросила:

– Чай у тебя есть? Весь день на ногах.

Электричества в избе не было, но Адриан весь день топил печь и на ней сейчас же хотел поставить чайник, но матушка махнула рукой:

– Сиди уж, болезный. Сама сделаю.

Сказала по-домашнему. Точно так же ставила чай, когда Адриан был маленький и жил у нее с другими мальчиками. Всегда сама, хотя все остальные дела по дому мальчики исполняли. Адриан даже улыбнулся: и мертвая матушка все равно оставалась той же хозяйкой в любом доме, в чужой избе все равно у печи стояла. Подумалось, что нужно бы самому такую найти. Или вырастить – Адриан глянул на спящую малую, еще шире улыбнулся, да так, что сверкнули зубы. Матушка этого не видела – возилась с чайником. Адриан посмотрел на нее снова, на согнутую спину, подумал, что можно бы ее прямо сейчас мордой в кипяток сунуть, обварить, как в сказке про мертвую воду. Но сказку вспоминать не стал. Вместо этого решил прямо заговорить.

– Матушка, – сказал Адриан. – Я сам хочу малую в приют отвезти. Тревожусь за нее.

Варвара обернулась, очень пристально посмотрела на Адриашку. Подумалось вдруг, уж не решил ли он с матушкой Марией по старой памяти покончить. Этого ему позволять было нельзя. Мария не отец – она не только за своих, она за всяких детей вступается. Пока отец в Обители своих троих сыновей воспитывал, чтобы жировали, Мария за то же время не один десяток оборванцев выходила, на ноги поставила. Ее дети и у отца на побегушках, на грузовиках работали и во многих других местах.

– Нельзя тебе в приют, – сказала она, переходя по комнате, роясь в единственном шкафу, где стояли большие глиняные кружки. – Там сейчас девочки одни. Вдруг не стерпишь, увезешь кого.

– Я же не шучу, матушка, – сказал Адриан. – Как о родной дочери заботиться буду.

– Как о дочери. – Варвара даже крякнула. – Да что ты знаешь о воспитании?

– Так я же наставником был, духовником, – сказал Адриан. – Софью, Евину старшую сестру, наставлял.

– И как наставил? – спросила Варвара возвращаясь к чайнику. Из жестяной банки насыпала в чайник заварку, другую, из того же шкафа, поставила на стол. В банке стеклянной был монастырский мед.

– Нехорошо наставил, – понурил голову Адриашка. – Но теперь умнее стал. Знаю, что девку надо в черном теле держать.

– Жди. – Варвара закрыла чайник, снова сунула в печку. Сама встала к ней спиной, будто охраняя, стала вслух считать до шестидесяти.

Адриан снова ухмыльнулся, вспоминая детство. Сколько раз слышал этот ее чайный счет. По нему дети знали, что пора в дом идти, – раньше матушка громко считала, так что до леса слышно. Теперь же гудела, будто метроном, видимо, малую будить не хотела.

Наконец счет кончился, и матушка достала чайник, принесла на стол. Хлопнула Адриана по руке, когда он потянулся к кружке.

– Тебе мед надо, – сказала она, – чтобы нога зажила.

Мед вмешивала долго и много, и, только когда села с собственной кружкой, Адриан позволил себе снова потянуться над столом. Выпил – чуть не обжег губы, но чай был сладкий, вкусный и точно такой, как в детстве. Матушка дула на кружку, пить пока не решалась – Адриан понял. Боится все-таки за свое восковое лицо, жирное. Сам специально стал пить быстро, так что в горле запершило. Улыбался, глядя на матушку.

Когда кружка опустела, сказал еще раз, теперь уже заранее решив, что спорить не будет:

– Сам с малой в приют поплыву. Укажешь, где приют, я сам найду, сам с матушкой там поговорю. Очень мне на нее посмотреть снова хочется. Все-таки семнадцать лет не виделись.

Матушка молчала. Адриан принял это как согласие, по столу рукой хлопнул.

– Если там хорошо все, – сказал он, – девочку там оставлю, а сам, как митрополит наказал, в монастырь уйду. Хотя вроде и отмаливать нечего.

Тут матушка заговорила, но как-то иначе, чем раньше. Не устало, по-матерински, а сурово, глядя прямо в глаза.