Обитель - [48]

Костя с ним был полностью согласен. Это описание убийцы было еще одним аргументом в пользу невиновности мужиков из гаража. Сложно было себе представить, что человек с таким количеством трупов за плечами, причем трупов свежих, сдастся полиции без драки. Оставалось надеяться, что мужики заговорят и поделятся чем-нибудь ценным. И вот здесь в дело вступал Даниил Андреевич – Костя ждал, что скажет начальник. Уже решил, что если дело сейчас закроют, то нужно будет все-таки с журналисткой поговорить и обрисовать ей ситуацию. Увольняться Косте не хотелось совершенно – хотелось просто, чтобы полиция не прогнулась под церковников и нашла маньяка. И вот именно об этом Костя думал, пока ждал команды от Даниила Андреевича. Пытался понять, может ли сотрудник полиции давить на собственное управление через четвертую колонну.

Даниил Андреевич протер потный лоб салфеткой, сразу потянулся за новой. Министр, слушавший разговор заместителя со следователем, молча постукивал пальцем по столу. Они снова сидели в кабинете вдвоем – отдыхали после краткой встречи с первыми прибывшими из Москвы чиновниками. МВД области, в общем, пока повезло – силовые структуры прислали только одного человека, и того пока удалось удержать от допроса преступников. Впрочем, человек и сам не очень стремился – явно был прислан, чтобы прочувствовать почву в местном МВД. Было ясно, что в ближайшие дни все дело с пепелищем придется передать федеральным службам, а до этого предстояло разобраться, есть ли у дела незакрытые концы. Хотелось просто представить федералам преступников, и пускай допрашивают, судят и сажают.

– Журналистку надо будет отпустить, – сказал наконец министр. – Она-то тут явно лишняя.

Даниил Андреевич кивнул, но как-то неуверенно.

– Все зависит от следствия, – сказал он. – Ведь если она на федералов повязана, то пускай они и отпускают.

– Если она на них повязана, а не просто информированная, то точно нужно отпускать, – сказал министр. – Тогда даже арестовывать нельзя было. Ее хоть по-человечески держат? Не в обезьяннике?

– Я выясню, – сказал Даниил Андреевич. – Но Гуров и сам понимает, что тут скандал никому не нужен.

– Значит, вот что. – Министр вздохнул. – Всех просто держите, никаких больше следственных мероприятий, ничего. Ждем федералов, им все отдаем. Журналистку – если попросят. Не попросят – поговорим с ней и выпустим.

– Понял. – Даниил Андреевич потянулся к телефону, снова включил микрофон. – Костя, ты тут?

Получив указания от начальства, Костя расслабился и наконец поехал домой. Завтра предстояло передавать дело, а пока можно было отдохнуть, выспаться и потом еще на свежую голову подумать.

Жил Костя один, по-спартански. В двухкомнатной квартире из украшений – только гитара на стене и икона на книжной полке. Икона была маленькая, бумажная. Мама, когда навещала, всегда прятала среди книг. Костя ее находил, выкидывал. Игра эта происходила молча, в обоюдном понимании, много лет. Потом мама умерла, и последнюю ее икону Костя оставил – решил, что будет служить лишней маминой фотографией.

Сейчас, войдя в квартиру, на икону посмотрел с усталой неприязнью. Вроде привык за четыре года к этому лицу. Святой равноапостольный царь Константин смотрел строго, и взгляд этот обычно вызывал у Кости улыбку, потому что никак не сочетался с косой, обрамлявшей голову святого и делавшей его похожим на Юлию Тимошенко. В руках святой сжимал длинный крест – сжимал не как оружие, а как драгоценность, которую кто-то хотел у него вырвать. Костя мог в шутку и обратиться к святому, спросить, как тот провел день. Но сегодня, встретившись взглядом со святым, Костя передернулся. Вспомнил арестованных мужиков с их крестами и татуировками и, главное, утреннюю женщину, пытавшуюся не пустить его на пепелище. Где-то она сейчас гуляла по городу в своем тряпье.

Варвара, одежда которой и вправду была неряшливой, но никак не тряпьем, нигде не гуляла. С тех пор как прибыла в Успенский монастырь, сидела с Адриашкой и мелкой его девкой. Свою собственную девочку отдала, прибыв, монахам, чтобы посадили под замок. Сначала нужно было встретиться с блудным убийцей и его «дочкой».

Варвара никогда не призналась бы в этом, но Адриашку она любила больше других детей. Хотя так сложилось не сразу – вначале мальчик ее пугал, был злой и будто несчастный, все время норовил если не другим, то хоть себе больно сделать. Но за год, проведенный у Варвары, во-первых, подрос, во-вторых, будто просветлел. Варвара видела, что в нем много хитрости, много неверия, но тем больше он ей нравился. Хотелось узнать, как этот мальчик к Богу придет – а не прийти не мог, потому что жил в Обители, жил с отцом, почти что при Боге.

Вот и сейчас, пока игумен, встретивший Варвару, дрожал от страха, что у него в монастыре убийцу поселили, Варвара убийцы не боялась, наоборот – чувствовала: сейчас увидит нового Адриашку, мудрее и осознаннее. Про себя при этом, конечно, все равно звала его так, потому что помнила тринадцатилетним мальчиком и, сколько бы раз с тех пор его ни видела, все равно – мальчик и есть мальчик.

Мальчик встретил ее в избе, усадил за стол, стал расспрашивать о здоровье. Говорили тихо, потому что на кровати спала девчонка. Ее Варвара сразу признала – и вправду Ева, Таина дочь. Даже похожа была на покойную.