Обезьяны - [122]

— «Гррннн», — заурчал Буснер и поднял лапы, — итак, вы видите перед собой, как показывают иные, краеугольный камень всего шимпанзечества, самую его сокровенную суть. Веками художники писали сцены массового спаривания. Мастера раннего Возрождения помещали спаривающихся на фоне живописных ландшафтов, обрамленных скалами. Тициан знаменит своими массовыми спариваниями, происходящими на небесах, где шимпанзе-ангелы, увенчанные нимбами и окруженные облаками, совершают групповые половые акты…

— Но позвольте, доктор Буснер, я не понимаю. Разве подобного рода сексуальное поведение не должно восприниматься как ужасное «ух-ух», ведь такое может происходить только в мире, где нет любви, где спаривание обезличено, бессмысленно, анонимно «хуууу»?

Буснер смерил пациента недоуменным взглядом, подняв брови, поправив очки. Решительно, подумал именитый психиатр, жесты Саймона Дайкса день ото дня становятся все элегантнее, изящнее, шимпанзе, который умеет так жестикулировать, не может не вызывать симпатию. Буснер подчетверенькал к Саймону вплотную и застучал ему по морде:

— Саймон, будьте так добры, распокажите мне еще раз, как это выглядит в вашем мире. Ведь люди, конечно, моногамны, не так ли «хуууу»?

— «Хуууу» вы знаете, нет, вернее, не совсем. Моногамия считается преобладающей нормой в большинстве западных обществ и обществ, находящихся под влиянием Запада, однако в других культурах практикуют и полиандрию, и полигамию…

— Понятно. То есть люди западной культуры считают такое сексуальное поведение в известном смысле примитивным, свойственным отсталым народам «хуууу»?

— Именно так.

Глядя, как дым от бактрианины кудряшками вьется в Саймоновой шерсти, Буснер криво усмехнулся про себя, подумав, как изящна симметрия столь последовательного психоза. Моногамия! У людей это конечная точка развития, а не исходная, как у шимпанзе, состояние в высшей степени интимное, а не грубое, животное. Но ведь штука в том, что верно-то как раз обратное!

— Но покажите, Саймон, разве «гррууннн» люди составляют пары на всю жизнь «хууу»?

— Нет, что вы, что вы, конечно нет. Люди составляют пары на самые разные периоды времени. Порой союз живет много лет, а бывает, распадается в течение дней или недель.

— И такие пары основаны на принципе «хух-хух» верности «хуууу»? Исключительных правах на спаривание?

— Разумеется.

— И что же, исключительность этих прав соблюдается «хуууу»?

— Не совсем.

— «Хуууууу?»

— Ну разумеется, и самцы, и самки человека то и дело спариваются вне рамок союза… все время.

— И эти экзогамные спаривания — всякий раз сознательные действия, преследующие определенную цель «хуууу»?

Саймон глубоко затянулся сигаретой, зажал горящий конец между мозолистыми пальцами и выдавил его из бумаги, тот упал в траву и погас.

— Должен «хи-хи-хи» призначиться, что нет. Зачастую человек просто не может совладать с собой, а иногда его понуждают. Страсть человека к непоследовательности столь же сильна, сколь и стремление составлять постоянные пары.

Тут мимо проскакала молодая самка в самом разгаре течки, ее седалищная мозоль размером с добрую трехпинтовую кружку чуть не задела Буснера по морде. Большая обезьяна мощно втянул ноздрями воздух, наслаждаясь мускусным запахом.

— Вы только посмотрите! — взмахнул он пальцами. — Если бы мы не опаздывали на поезд, я бы с таким удовольствием ее трахнул, она просто восхитительна! Только поглядите на этот розовый футбольный мяч «хууууу»!

С этими знаками именитый натурфилософ и его пациент отправились своей дорогой. Буснер меж тем продолжал жестикулировать:

— Итак, Саймон, вы показываете мне, что в течение жизни люди формируют несколько пар и что, несмотря на существование таковых, прибегают к экзогамному спариванию. Если я ошибаюсь, поправьте меня, но мне кажется, в таком случае сексуальное поведение людей не слишком-то отличается от аналогичных привычек у шимпанзе «хууууу»?

Саймон внимательно посмотрел на серые психиатрические яйца, болтающиеся у него перед мордой, словно маятник биологических часов, отмеряющих время для продолжения рода. Художник не мог не созначиться — старой обезьяне трудно было возражать.

Глава 17

Пыхтя и сопя, прижав морду к ромбовидным стеклам окон своего кабинета, д-р Давид Гребе близорукими глазами смотрел на задний двор Эксетерского колледжа.[131] Д-р Гребе был очень неуклюж, поэтому не мог пользоваться контактными линзами, а тщеславие, помноженное на чересчур глубокую впадину на переносице, лишало его возможности обращаться за помощью к очкам. Заку Буснеру и его невменяемому протеже уже давно пора быть на месте — близится время третьего обеда. Гребе не стал предпринимать особых усилий в плане организации приема, не стал даже заказывать столик в ресторане — он понятия не имел, достаточно ли хорошо Буснер держит своего больного в лапах, чтобы появляться с ним в общественном месте. А уж об обеденном зале колледжа значь вообще могла не четверенькать.

Д-р Гребе снова посмотрел на часы, аккуратно раздвинув закрывающие циферблат шерстинки. Почти половина второго, да где же их носит? Поезд с Паддингтонского вокзала прибывает без пяти час, не могли же они отправиться со станции пешком? Гребе медитативно почесал задницу. Стоит ли этот человекоман свеч? Вот в чем вопрос. Для философа типа Гребе психоз, основанный на искажении базовых понятий о природе жестикуляции, представлял несомненный интерес. Буснер показывал по видеофону, что Саймон Дайкс чувственный и умный шимпанзе и, несмотря на свою атаксию,