Обещание жить - [54]

Все это не раз виделось и слышалось, но сегодня представлялось каким-то необычным, выламывающимся из ряда, наполняло предчувствиями. В чем необычность, что за предчувствия, добрые, недобрые? Макеев спрашивал себя и не мог ответить. И томился, нервничал.

Огневой налет длился с четверть часа, а затем из лесу выползло столько немецких танков, что у Макеева глаза на лоб полезли. Вот тебе и предчувствия! С неба, что ли, свалились эти танки? Перегруппировались, стянуты с соседних участков? Ах, взводный, взводный, не дано тебе ведать этого, можешь лишь гадать.

В действительности же танковые батальоны противника подошли из глубины котла, это был резерв, еще не пускавшийся генерал-лейтенантом Кюнтером в ход, козырной туз; к тузу присовокуплялись козыри помельче: самоходная артиллерия, отборные роты автоматчиков, отряд саперов. И уж подавно лейтенант Макеев не ведал: картежные термины в рассуждениях о своих возможностях непринужденно употреблял сам генерал-лейтенант Кюнтер, выдающийся игрок в покер и бридж.

Танки шли по всему полю, от края до края, и было это как пунктирная линия: интервал между машинами метров двадцать. Не клином, а в линию, и за каждым танком бежала группа автоматчиков. Едва танковая линия отделилась от леса, как налетели наши штурмовики: на бреющем бомбили и обстреливали. Неплохо, но было б больше пользы атаковать танки на исходных позициях, на стоянке, а не в движении. Бомба с «ила» настигла «тигра» прямым попаданием, бомбы накрыли и несколько средних танков; замершие или еще как бы по инерции двигающиеся, они исходили то черным, как сажа, дымом, то бело-желтым. Немцы подбили наш «ил» — брюхо у него бронированное, но снаряд или пулеметная очередь попали, видимо, в кабину, убило пилота, и самолет, клюнув, врезался в высотку; гигантский взрыв, покрывший все иные взрывы, до небес взметнулись пламя, дым и обломки самолета. Другой «тигр», спасаясь от штурмовика, съехал в болото, завяз в трясине; танкисты вылезли из верхнего люка, суетились вокруг башни, потом стали прыгать с погружавшейся глубже машины на кочки.

Макеев уже овладел собой: ясность всегда успокаивала. Пускай обстановка и тревожна и грозна, зато ясно, что к чему и как действовать. А действуешь, и страхи отступают. Вот ведь отпустил страх, когда схватились в рукопашной с немцем. И опять встало видение: запрокинувшийся немец, лезвие лопатки, разрубившей пилотку и кость, торчит черенок, кровью заливает оскаленный рот. Тогда страха не было, а сейчас вспоминать страшно.

Впрочем, до очередной встряски: что-нибудь такое совершишь — и старое потускнеет, тревожить будет новое. Это, новое, не за тридевять земель: немецкие танки наползают, за ними — автоматчики. Не растравляй себя воспоминаниями, лейтенант Макеев, соберись с духом, тебе еще будет трудно. А трудности надо встречать собранным. И тем показывать пример подчиненным.

Скорым шагом Макеев обошел стрелковые ячейки: кого-то ободрил словом, кого-то похлопал по плечу, кому-то подкинул совет, и ему не казалось, что это неприятно пли не нужно подчиненным. Он кратковременно порадовался этому и вернулся к себе. Вот он, окоп, который стал его домом и крепостью и который, Макеев надеется, не станет его могилой: увядшая трава на дерне, укрывшем бруствер, оползший, разметанный, обвалившиеся края ячейки, изъеденные стенки, наваленные на дно куски земли, глыба загораживала и выход в траншею. Он переступил ее, и сразу мимолетное воспоминание: так переступил через труп немца-одногодка, с белесыми ресницами, с бачками. Тогда еще не остыл, сейчас окоченел. Лежит где-то неподалеку, скорей всего солдаты выбросили наверх, расчищая проход в траншее.

— Держись, ребятушки! — закричал Макеев, чтоб его услыхал весь взвод. — Дадим фрицам прикурить! Еще разик!

И теперь эти слова не показались ему глупыми и натужными. Более того, показалось: они нужны были солдатам, и солдаты, может быть, в душе поблагодарили взводного. Дескать, спасибо вам, товарищ лейтенант, за напутствие. Дескать, как вы, товарищ лейтенант, вовремя поддержали нас морально.

Не за что благодарить-то. Да он бы всех людей, с кем встречался, хотел поддержать морально. Раю с Клавой, например. Будь они поблизости, он бы сказал им что-нибудь утешительное, обнадеживающее. Глядь, и эти его слова пригодились бы девчатам.

Будто наяву увиделось: щели в стенах, дыры в крыше сарая, лунные лучики, писк мышей в сене, обнаженное Раино плечо, ее полуоткрытые губы, ее почмокивание во сне. И Макеева поразила естественность того, что у него было с Раей, и неестественность происходящего с ним сейчас — со стреляющим, рубящим, убивающим, которого также хотят убить. А он хочет любить и чтоб его любили. К месту ли эти мысли? Нет! Выброси их вон, думай о другом. О бое думай.

— По танкам! Гранаты к бою!

Сперва Макеев подал команду, а после подумал о том, что надо это скомандовать. Затем подумал: «А почему не слышно Ротного?»

Половина танков, несмотря на штурмовку «илов» и артиллерийский заслон, прорвалась к траншее. По ним били противотанковые пушки и ружья, из окопов летели гранаты. Остерегаясь угостить своих, самолеты оставили танки в покое, штурмовали позиции артиллерии в лесу.