Объект Стив - [44]

— Кто победил? — прошептал Кадахи.

Кадахи не видел то, что видел я. Для него все еще было как «мой-отец-сможет-побороть-твоего», на самом деле — понятное, часть протокола, факт, но я увидел их вместе в этих руинах: все разворочено, перевернуто, весь порядок убит, весь пол усеян обломками, грабли, лопаты и тяпки свалены в кучу, будто здесь подавили крестьянское восстание, — это видение меняло все. Там сейчас стояли новые люди.

И нам надо было стать новыми мальчишками.

— Никто не победил, — сказал я.

— Что значит, никто не победил?

— Тс-с-с, — сказал я.

Мы слышали их сквозь дерево сарая.

— Господи, Джим, — сказал мой отец, — прости.

— Не знал, что ты на такое способен, Чарли.

— Господи, Джим.

— Давненько не приходилось мне так размяться.

— Моя первая драка.

— Без балды? У тебя неплохо получилось, Чарли. Ты настоящий маньяк.

— А я еще считал себя пацифистом. Ну, знаешь, которые против войны.

— Гадство, да, война — это срань.

— Мы все животные, Джим.

— Не бери в голову, старина. Ты был не настолько хорош. Я бы мог надрать тебе задницу, если б до этого дошло. И сейчас могу.

— А ты здоровый, Джим. Большой Джим.

— Большой Джим Кадахи. Весь большой. Большой везде, где надо.

— Кто бы спорил.

— Без балды. Спроси свою жену.

— Я спросил.

— Бля.

— Все в порядке, Джим.

— Вот дерьмо. И что она сказала? Ох, бля.

— Забудь об этом, Джим.

— Вот так вот?

— Вот так вот.

— Ты настоящий мужик, Чарли, гораздо лучше меня.

— Вообще-то нет. А ну давай посмотрим.

— Что?

— Давай посмотрим.

— Эй, остынь, приятель.

— Нет, правда, давай посмотрим на большие причиндалы Большого Джима.

— Вот теперь я действительно тебя отделаю как следует.

— Хочешь посмотреть на мой?

— Какого черта?

— Нет, правда.

— Правда?

— Правда.

— Тогда ты тоже.

— Тогда я тоже.

— Не пожалеешь.

— Я всегда жалею.

Мы еще немного послушали — шарканье ботинок, расстегивание пуговиц. Мы слушали, но не слышали ничего. Потом мы услышали кое-что. Вообще-то оно ничего не значило. Просто, видимо, пара мужчин искала хоть какой-то лучик света в кромешной тьме. Просто пара мужчин, между которыми не было ничего общего — только четыре руки и два члена.

Я взглянул на Кадахи.

Теперь наша дружба должна была стать крепче прежнего или вовсе скиснуть.

— Кто-то победил, — сказал Кадахи.

— Нет, — ответил я, — это была ничья.

Теперь я шел по дорожкам кладбища, тыкался везде, искал камень Кадахи. Рядом с зарослями сорняков я заметил каменный саркофаг, на котором было написано «Киппельман». Я положил на него пару нейлоновых роз. Кадахи был большим поклонником искусственных цветов, искусственных зубов, искусственных мехов.

— Все божьи твари гниют, — говорил он.

Рядом с розами я положил карточку.

«Киппельман, — написал я на ней, — пожалуйста, подержи за Кадахи».

Я поехал на запад, в горах снял номер в мотеле «Лэндвью Инн».

— В прежние времена мы были настоящей гостиницей, — сказала женщина, которую я оторвал от тарелки с тушеной капустой, когда блямкнул в колокольчик. — Теперь мы всего лишь мотель, но нам нравится историческая значимость нашего прошлого. Аарон Бэрр переспал здесь с дамочкой.[30] Надолго вы к нам?

— Я не знаю.

— Это не проблема.

— Завтра я придумаю ответ получше.

— Завтра важный день, да?

— В каком смысле?

— Завтра рак на горе свистнет.

— Не понял…

— А я и не просила понимать, — сказала женщина. — Извините. Сама не знаю, что со мной такое. Не слишком приветливое настроение у меня. Я уже никакая. Люди думают, что те, кто работает в мотелях, просто сидят на жопе и ключи выдают. На самом деле все не так просто.

— Не сомневаюсь.

— Очень мило с вашей стороны не сомневаться, — сказала женщина и посмотрела на мою кредитную карточку. — Уильям.

— Билл.

— Я Фрэн. Фрэн Кинкейд.

— Вы шутите.

— Это не очень смешное имя, Билл, с чего бы мне шутить? То есть Фрэн звучит, конечно, весело, как, например, Гертруда или что-нибудь. Это я готова признать. А вот Кинкейд? Мне нравится, как звучит Кинкейд. Искренне, правда? Я знала парня, которого звали Мюррей Мюррей. Вот это действительно смешно. Еврейский паренек. Не то чтобы я против. Ну случилось ему быть евреем. Мы с ним просто целовались. Совсем не из-за еврейства. Мне вообще евреи нравятся. Кстати, Эйнштейн здесь в пятидесятых останавливался со своей любовницей. Правда, совсем не красавчик был. Но сами понимаете, когда парень врубается, как устроена вселенная, ему обычно лучше удается и по мелочам манипулировать, если ты понимаешь, о чем я. А я уверена, вы это понимаете. Вы похожи на мирового мужика мира, Уильям.

— Билл.

— Мне больше нравится Уильям. Не против, если я так вас буду называть? Звучит более исторически.

— Скажите, Фрэн, вы давно здесь работаете?

— Всю жизнь. Ну ладно, некоторое время. Несколько лет.

— Я знал одну Фрэн Кинкейд. Мы были друзьями по переписке.

— Вы сидели в тюрьме?

— Нет.

— Потому что прорва девчонок переписывается с зэками. Хорошо знать точно, где твой мужик проводит каждую ночь. Ой, погодите, я про такое слыхала. Это она сидела в тюрьме.

— Да никто в тюрьме не сидел.

— Ладно, Уильям, я вам в кутузку писем не писала. Теперь смотрю на вас и думаю: зря, наверное.

— Ключи взять можно?

— Вот. Не беспокойтесь. У меня запасные.