Обеднённый уран - [8]

— Дело есть, батя. Давай выпьем.

— Ну, давай.

Выпили.

— Говори, не стесняйся. Чем смогу, помогу, — сказал Дмитрий Иванович.

— Да, помощь твоя потребуется. Деньги мне нужны, батя. Много денег. И срочно.

— Дело свое открывать хочешь, что ли?

— Нет, батя, нет. Все гораздо хуже. На счётчик меня поставили.

— Это как — на счётчик?..

— Ну, так. тебе лучше и не знать, раз не знаешь. В общем, накрутка идёт за каждый просроченный день. Денег я много должен, и негде взять.

— А кому должен-то?

— А вот это тебе совсем лучше не знать. Очень серьёзные люди, с ними шутить нельзя. Если не отдам деньги с процентами, меня просто убьют. Вот такое дело.

Дмитрий Иванович задумался.

— Денег-то у меня на книжке не очень много. Слушай, а если твою машину продать?..

— Она копейки стоит. Да не волнуйся, её я тоже, конечно, продам. Всё уже продал. Последняя надежда осталась — на тебя, на твою квартиру. Нашу.

Пётр был прописан в квартире Сухарева. Юридически имел право на половину жилплощади. Но теперь претендовал на всё.

— Так много денег? — удивился Дмитрий Иванович. — Что ж ты сделал-то?..

— Батя, не рви сердце. Сам знаю, что дурак. Но вот такая ситуация сложилась. Или-или.

— Ладно, — сказал Сухарев. — Если тебе это действительно поможет, забирай квартиру, продавай. А то, знаешь, у меня один майор знакомый есть в «сером» доме — он не поможет ли?..

— Батя! — воскликнул Пётр с болью в голосе. — Ну что ты такое говоришь? Ты хоть представляешь, в какой стране ты живешь?..

— Ладно, ладно, — послушно кивнул Сухарев, — понятно. Забирай. А я проживу, ничего. У меня здесь вон работа, жильё вполне нормальное. Не пропаду. Забирай, сын, ничего страшного.

— Давай ещё выпьем.

— Ну, давай.

Выпили.

— Что же ты не ешь? — спросил Пётр. — Ты бы хоть поел. Смотри, сколько я тебе всего привёз.

— Да не хочу я, наелся уже. Тяжело будет. Ты давай сам закусывай, ты ведь за рулём.

— Ладно, ладно, знаю. Батя, надо документы подписать.

— Давай подпишу.

Сын достал толстую пачку документов, и Дмитрий Иванович расписался там, где нужно было.

— Ну вот, — сказал он, отдавая сыну ручку, — теперь всё твоё. Лишь бы это тебе помогло. А так, не знаю, если что — зови, с ружьём приеду, будем отстреливаться. Ничего, прорвемся, сын.

— Теперь это не понадобится. Урегулирую быстро. Спасибо тебе, батя.

— Матери-то привет передавай.

— Передам. Надо ехать мне, батя.

— Езжай, только аккуратнее, ты всё-таки выпивши слегка.

— Ночью нет никого.

Они вышли на крыльцо. Там сидел Тишка и дружелюбно помахивал хвостом.

— Это, что ли, собака-то твоя, батя?

— Да, вот, Тихон Иваныч, собственной персоной.

Пётр погладил Тишку между ушей.

— Красивый.

— Красивый…

Полная самодовольная луна белым камнем нависла в прозрачном воздухе над их головами.

— Вот как это так, — сказал Пётр, разглядывая её, — вот висит она там, висит — и не падает. Странно.

— Так ведь дура она, вот и всё, — сказал Дмитрий Иванович. В голове у него довольно сильно шумело от выпитого и от переживаний, да давление разгулялось некстати.

Пётр повернул к отцу мокрое от слёз лицо.

— Прости меня, папа.

— Это ты меня прости. И не думай, Петя, — сказал старший Сухарев. — Со мной ничего не случится. Всё будет нормально. Главное, чтобы ты там урегулировал всё.

— Урегулирую, папа.

— Ну, поезжай.

Они обнялись, Пётр сел в машину и уехал.

— Вот, Тишка, — сказал Дмитрий Иванович. — Первый раз за тридцать лет меня папой назвал.

Он тоже заплакал, с непривычки кривя губы.

— Тридцать лет.

Тишка встал на задние лапы, а передние положил хозяину на грудь и принялся слизывать ему слёзы со щёк.

— Да. А понимаешь ли ты, дурачок, что нам теперь некуда возвращаться? Некуда отступать нам, у тебя нет будки, у меня квартиры. Ничего-то у нас вообще нет. Мы с тобой вот здесь, и больше нигде. Некуда нам отступать. Ничего ты, дурень, не понимаешь. Пойдём-ка погуляем, надо проветриться, а то скоро на работу, а я тут пьяный.

Они пошли гулять в поле, к реке. Сухареву было одновременно и плохо, и очень хорошо.

— Папой назвал.

Он бродил вдоль реки и грозил кулаком полной луне:

— Дура!..

Его мотало, как на палубе в шторм, и вполне естественно, что он свалился в небольшой овражек. Да очень неудачно — ударился головой о корягу, потерял сознание и сунулся лицом прямо в воду неглубокого ручейка, буквально через десять метров впадавшего в реку. Захлебнулся. А белая луна невозмутимо смотрела на эту картину сверху, с неба, и снизу, из реки.

Тишка был рядом. Когда лицо хозяина неожиданно скрылось под водой, он взвыл и схватил зубами каблук сухаревского ботинка. Он помнил тот свой щенячий день, когда пацаны бросили его в реку. Под водой было плохо, нельзя дышать. Упираясь всеми своими четырьмя мощными лапами и рыча от напряжения и злости, он принялся тянуть человека вверх по склону овражка. Но, хотя он и был очень сильный, его сил хватило только на то, чтобы вытащить голову Сухарева из воды, больше он, как ни старался, ничего не мог сделать, только ботинки хозяину зря изорвал. Тогда он начал изо всех сил лизать хозяину уши, шею и затылок, остервенело лаял, а в спину довольно чувствительно бил лапами. И то ли от этих бешеных усилий, то ли оттого, что Сухарев лежал головой вниз, а ногами вверх по склону — вода вытекла из его лёгких. Сухарев сильно вздрогнул и закашлялся. Тишка ополоумел от радости. Вскоре Сухарев начал отбиваться от него: