Об истории замысла "Евгения Онегина" [заметки]

Шрифт

Интервал

Гавриил влюблен.

Кавказские воды. Семья русская Якуб<ович>

amant

Москва. Приезд Яку<бовича> в Москву

Приближилась

в одну же пору

молодой

прискакал

подарила Ему любови первый

Но] кто-жъ та была, которой очиОнъ, безъискуства, привле<кал> [, об

Со] ребенок, дочь [<нрзб>

Вд] связей вредныхъОдна весела

Въ глазахъ родителей [она цвѣла

Иль червь

Минутной

Mistress

Мадам

Наставница <пробел> моды

Благодаря уставам моды

Не портили [ее

Наставница ее

Качала няня колыбель

моды

Не стали портить

Не воспитали

Потом [стлала ее

И детскую стлала постель

Читать молитвы научила

И сказку говорила ей

Чесала золото кудрей

Она ж

Потом

И всё ж

как утро

беспечна

на романъ

нежный

...] [Я

Ее лицо

Что близоруким важны

Что многому пора прошла

Что знать глупа, что чернь подла

юных

Что дружба

со смехом

Что недоверчива любовь

толстый

Затеи, мненья прежних лет

Друзей, красавиц прежних лет

Кроме Парни; но он, вероятно, был лишь орудием «науки страсти нежной». К чтению Онегина не относится список книг в первом черновике строфы XXII главы 7 (VI, 438) — это, вероятно, перечень книг, которых у Онегина не было; перед этим стихи 3—6: «...несколько творений С собой в дорогу он возил В сих избранных <...> томах Пожалуй <...> Вам знакомых Весьма немного [Вы б] нашли» — тут следует длинный список книг, очевидно знакомых скорее читателю, чем Онегину (в том числе латинских!). Ср. второй и все остальные варианты этой строфы, где уже прямо как онегинское чтение упомянуты только несколько модных романтических новинок, все в прозе (включая и байроновского «Дон Жуана», которого Онегин, конечно, читал во французском прозаическом переложении).

Она появляется в круге чтения Онегина лишь в 8-й главе (строфа XXXV).

Помимо указанных отрывков из черновиков «Онегина» (1824—1827) см. наброски «О прозе» (1822) и «О причинах, замедливших ход нашей словесности» (1824), ряд писем Пушкина к Вяземскому и другим и в особенности «Рославлева» (1831).

«Лета клонят к прозе, — пишет Пушкин П. А. Вяземскому 1 сентября 1822 г. — <...> Предприими постоянный труд, пиши в тени самовластия, образуй наш метафизический язык, зарожденный в твоих письмах, — а там что бог даст. Люди, которые умеют читать и писать, скоро будут нужны в России» (XIII, 44; ср. письмо ему же от 6 февраля 1823 г. — XIII, 57). Обращаясь по форме к Вяземскому, Пушкин относит это обращение, в сущности, к самому себе (это его, а вовсе не Вяземского, «лета клонят к прозе»! А «постоянный труд» предполагает «большую» прозу — роман). Понимание важности прозы соединяется в пушкинских письмах 20-х годов с явно выраженным нежеланием самому писать художественную прозу, хотя некоторые попытки в этом направлении он уже делал.

«Прозой пишу я гораздо неправильнее, а говорю еще хуже», — говорил Пушкин вовсе не шутя еще в 1830 г. (!) («Опровержение на критики» — XI, 143).

Как и Грибоедову, Пушкину приходила в голову и драматическая форма — дошли планы и фрагмент разработки пьесы («Скажи, какой судьбой», 1821). В ней вероятны автобиографические реминисценции (карточная игра, единственный дядька; положительная героиня — сестра героя, что довольно необычно для комедийного жанра этого времени).

См.: Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Л., 1978. Ср.: Петрунина Н. Н. Фридлендер Г. М. Над страницами Пушкина. Л., 1974, с. 6—19.

Ср.: Гуревич А. М. Лирика Пушкина в его отношении к романтизму. (О нравственно-эстетическом идеале поэта). — В кн.: Проблемы романтизма, т. 2. М., 1971, с. 207.

Он повторяет это в семи письмах 1821—1825 гг. и в «Опровержении на критики» (1830).

Женщина потому является для Пушкина 20-х—начала 30-х годов главной положительной фигурой, что, способная выполнять свое естественное жизненное предназначение, она может оставаться поэтичной и на «общих путях», где мужчина неестественен, ибо он является частью «толпы», устремленной к низменным благам, а если и противостоит толпе, то лишь как индивидуалистический эгоист. Ср. о естественности женщин в «Романе в письмах» (VIII, 154), об «общих путях» в «Рославлеве» (VIII, 150). См. об ином отношении к женщине у Байрона: Дьяконова Н. Я. 1) Лирическая поэзия Байрона. М., 1975, с. 78; 2) Из наблюдений над журналом Печорина. — Русская литература, 1969, № 4, с. 125.

В письме к А. А. Бестужеву от мая—июня 1825 г. (XIII, 180). Здесь же Пушкин противопоставляет художественные возможности романа возможностям байронических поэм и подражающих им повестей. В черновике письма к Н. И. Гнедичу от 29 апреля 1822 г. Пушкин говорит о герое «Кавказского пленника»: «Характер главного лица <...> приличен более роману» (XIII, 371).

См. письмо к Н. Б. Голицыну от 10 ноября 1836 г.

Сходную, но не тождественную: Байрон никогда не называл «Дон Жуана» «романом», и он не подходил под пушкинское понимание романа.

См.: Дьяконова Н. Я. Английский романтизм. М., 1978, гл. IV.

Отрывок известен лишь по позднейшим спискам (с 1825 г.).

Пушкин начал работу над романом в «масонской тетради» ПД № 834. Дата 9 мая <1823 г.> стоит перед строфой «Мой дядя самых честных правил» и повторена в болдинском плане-оглавлении 1830 г. (см. ниже). В ПД № 834 рядом с первой датой иначе заточенным пером проставлена вторая — 28 мая <1823 г.> — это, вероятно, дата правки.

Якубович Д. П. «Арап Петра Великого». — В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. IX. Л., 1979, с. 262.

Из этих слов ясно, что подлинной (т. е. политической) сатирой для Пушкина была сатира петербургская. И в этом отношении замысел 1-й главы романа был преемником более резких, «ювеналовских» замыслов.

Томашевский Б. В. Пушкин, кн. 1 (1813—1824). М.—Л., 1956, с. 611. Пушкин подверг 1-ю главу некоторой автоцензуре, например выбросил первоначальный конец строфы V, указывавшей на широкие, но поверхностные политические интересы Онегина (см.: Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л., 1980, с. 128 (далее: Лотман Ю. М. Комментарий)). Что-либо противоцензурное в политическом смысле помимо этого отрывка в 1-й главе усмотреть трудно; однако для цензора Бирукова противоцензурными могли бы быть «ножки» и альковные похождения Онегина. Поэтому-то Пушкин вначале и предполагал, что роман (по крайней мере 1-я глава) не сможет пройти сквозь цензуру, и писал «спустя рукава». Но в связи с некоторыми изменениями в цензурной политике 1-я глава прошла в печать без труда.

О сатирических замыслах Пушкина в «Онегине» см.: Лотман Ю. М. К эволюции построения характеров в романе «Евгений Онегин». — В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. III. М.—Л., 1960, с. 133 и сл. (там же об идеологическом климате, в котором жил Пушкин перед началом работы над «Евгением Онегиным»). Автор подробно прослеживает эволюцию персонажей, но мне кажется, что герои были менее изменчивы, чем ему представляется, и сохраняли на протяжении всего романа существенную цельность.

См.: Ахматова А. А. «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина. — В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, вып. 1. М.—Л., 1936, с. 91—114. Поведение Онегина включает то, что Ахматова называет «адольфовской» светской стратегией (Ахматова А. Стихи и проза. Л., 1976, с. 533).

Пушкин неоднократно указывает на отождествление Онегиным себя с героями романов, «в которых отразился век», — с Чайльд Гарольдом, Мельмотом и, по-видимому, с Адольфом.

Б. В. Томашевский справедливо говорит, что «сатирическим» и даже «циническим» «Онегин» казался лишь по сравнению с привычной тогда романтической (или классицистической) приподнятостью (Томашевский Б. В. Пушкин, кн. 1, с. 605). Однако вопроса о том, почему сам Пушкин воспринимал свое произведение даже не просто как сатирическое, а как «желчное», это соображение не снимает.

Эти строки, перенесенные в черновые варианты стихотворения «Демон», находились первоначально в черновике ПД № 834 2-й главы (VI, 279) и, видимо, относились здесь к Онегину.

См. предисловие к 1-й главе (ПД № 835, л. 10—14; VI, 527).

Байрон описал в стихах жизнь большого света в XI—XVII песнях «Дон Жуана», но до михайловской ссылки Пушкин читал (в прозаическом переводе) только первые пять (письмо к Льву Пушкину от 22—23 апреля 1825 г.).

Техника отступлений была еще раньше хорошо знакома Пушкину, хотя бы по Ариосто. В. М. Жирмунский указывает также на влияние жанра дружеских посланий (Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин, с. 370).

Исключение составляют описание того, как Татьяна подъезжает к Москве (гл. 7, 1827 г.), и изображение большого света (гл. 8, 1830 г.); здесь возможно художественное влияние «лондонских» глав «Дон Жуана». Но влияние это поверхностное: к этому времени художественная система пушкинского романа давно сложилась.

См., например: «Вы спрашиваете у меня план Донни Джонни (Дон Жуана, — И. Д.) — плана нет и не было, зато были и есть материалы» (письмо к Дж. Меррею от 12 августа 1819 г., см.: Байрон. Дневники и письма. М., 1963, с. 180).

Якубович-покровительствуемый. Прибытие подлинного [возлюбленного] — женщины от него без ума. Вечерние приемы... (франц.).

Данный план поэмы — не первый, а составлен уже в ходе композиционной перестройки поэмы. В принципе, однако, это для нас не меняет дела, так как речь идет об общей типологии пушкинских планов.

Похищение (франц.).

Ср. план драматического замысла 1821 г., где персонажи условно обозначены именами живых петербургских актеров соответствующих амплуа. План то и дело прерывается более подробной наметкой некоторых диалогов, но в целом и он носит характер перечня сюжетных перипетий, привязанных к определенным именам.

Причина того, что Пушкин нуждался в таких наглядных «образцах» для своих героев, заключается, может быть, и в характере его зрительной памяти: человек, который мог через много лет безошибочно нарисовать запомнившееся лицо, мог нуждаться в зрительном образе как опорной точке для творчества.

На полях рукописи поэмы (в группе с Черкесом, поэтому не как случайная маргинальная зарисовка) Пушкиным изображен Пленник с лицом А. Н. Раевского (ср. портреты А. Н., Ек. Н., Ел. Н., М. Н., Н. Н. (младшего) Раевских и (только линией профиля) Н. Н. Раевского, а также самого Пушкина и, по-видимому, врача семьи Раевских в конце той же рукописи). Судя по письму к В. П. Горчакову от октября 1822 г., Пушкин видел в Пленнике и самого себя (см. об этом: Томашевский Б. В. Пушкин, кн. 1, с. 393—397), а в письме к Вяземскому от 6 февраля 1823 г. он указывал на характерологическое сходство Пленника с П. Я. Чаадаевым.

См. письмо К. А. Ралли к Пушкину: Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества Пушкина, т. I. М., 1951, с. 400.

Алеко — местное уменьшительное от имени Александр. Разумеется, от Пушкина — только образ горожанина, пришедшего в табор.

См. об этом: Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества Пушкина, т. I, с. 342.

См.: Левкович Я. Л. Принципы документального повествования в исторической прозе пушкинской поры. — В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. VI. Л., 1969, с. 189—191; Петрунина Н. Н. К творческой истории «Капитанской дочки». — Русская литература, 1970, № 2, с. 96—99.

Военная служба воспринималась как форма общественного служения (Лотман Ю. М. Комментарий, с. 50), оправдывавшего самое существование дворянского сословия, Онегин же задуман как крайний индивидуалист.

См. главу 1, строфы VI—VII и черновые варианты к главе 2, строфа XVIа (VI, 279). Тут же неожиданные строки «Мне было грустно, тяжко, больно», перенесенные в черновые варианты стихотворения «Демон». Несмотря на протест Пушкина (при жизни его не опубликованный), его современники, видимо, справедливо относили эти стихи к А. Н. Раевскому. Ср. о его «хохоте» над «Кавказским пленником» в «Опровержении на критики» (XI, 145).

См. черновик главы 7, строфа LV (VI, 462). В печатном тексте так охарактеризован Ленский (гл. 2, строфа XII), но мотивировка другая (Ленский приехал из Германии, а Онегин не бывал за границей, и характеристика лишь указывает на импортированность его масок и противопоставляет его Татьяне).

«Как я завидую прекрасному климату вашего Крыма <...> Это колыбель моего „Онегина“; вы, конечно, узнали бы некоторых персонажей» (XVI, 184; оригинал по-французски).

О Мельмоте как маске А. Н. Раевского см. черновик письма к нему от 15—22 октября 1823 г. (XIII, 71).

Керн (Маркова-Виноградская) А. П. Воспоминания. Дневники. Переписка. М., 1974, с. 93.

Как известно, П. А. Плетнев решительно утверждал, что прототипом Ленского был Кюхельбекер. Пушкин легко дал второстепенному герою романтическую внешность, оставив ему немало душевных черт Кюхельбекера (см.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968, с. 273—290), но внес и немало других черт (см.: Лотман Ю. М. Комментарий, с. 175—195). Ниже мы увидим, что он но смог применить прием изменения внешности к главной героине. Заметим, что и фамилия «Ленский», и фамилия «Онегин» уже встречались раньше как наименования литературных героев. Любопытно, что «Евгений» было традиционным именем отрицательного героя (см. там же, с. 113—115), а «Холмский» — именем «архаиста», героя нашумевшей комедии Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды».

В правке вычеркивание отменено.

Относятся ли вычеркивания последней строки, а также и сам ее текст к первоначальному наброску или же к первому слою правки — неясно. В конце первого слоя правки чернила на исходе.

Эта мысль принадлежит не Ленскому — зачем бы он стал думать о ранней смерти Ольги? — а, скорее, автору, который только один и мог знать к этому моменту, какая судьба ожидает Ольгу.

Томашевский Б. В. Пушкин, кн. 2. Материалы к монографии (1824—1837). М., 1961, с. 94.

В. Лакшин заметил, что, судя по черновику письма Татьяны («Предвижу мой конец <не>дальной» — VI, 314) и ее гаданию (см. 29-е примечание Пушкина: VI, 193), она, по раннему замыслу Пушкина, должна была погибнуть (Лакшин В. Движение «свободного романа». — Литературное обозрение, 1979, № 6, с. 20). Этот мотив, очевидно, унаследован ею от «Ольги I».

См.: Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1975, с. 499 и сл. Конечно, нельзя утверждать, что «образцом» для героини явилась только одна Ольга Сергеевна и что Пушкин отчасти не учитывал большой литературной традиции, стоявшей за именем «Ольга» (см.: Лотман Ю. М. Комментарий, с. 176—198).

Ср. стихотворения «К Наталье» (1813), «К Наташе» (1814), «Кокетке» (1821).

Заметим, что отточие перед именем внесено очень мелко — видимо, вертикально поставленным кончиком пера, и поэтому нельзя сказать уверенно, относится ли оно к имени «Наташа» или к поправке «Татьяна», которую в таком случае надо относить к самому моменту написания еще первой строки. Однако кажется, что строки «Мне жаль, что именем таким Страницы моего романа» написаны одновременно со словом «Наташа».

Нельзя представлять себе дело таким образом, что с появлением сестры Ольга была тотчас низведена до второстепенной роли. По-видимому, соотношение между сестрами определилось не сразу, и от намеченной первоначальной линии Ольги Пушкин отказался не вдруг. Эти колебания оставили мало следов, но все же сохранилось кое-что, позволяющее предполагать, что они были. Во-первых, введя Татьяну, Пушкин тут же начинает рисовать образ девушки более образованной, чем могла быть «дочь соседей бедных», воспитывавшаяся одной няней и не имевшая гувернантки: уже в черновике строфы XXIX (ПД № 834, л. 79 об.; VI, 292) он дает ей читать Ричардсона, и тут же — для характеристики обстановки, в которой она росла, — вдруг переходит к Лариной-матери: Ричардсон унаследован от нее; мы узнаем, что родственницей матери была княжна, поклонником — гвардеец, а отец был «прямо русский барин» — бедность явно идет на нет. В беловике Татьяна уже читает Шатобриана и Руссо — вероятно, по-французски (VI, 568). Тем не менее, «соседи бедные» еще и здесь сохраняются в строфе XX (в черновике строфа XXIIа — VI, 287). Затем Пушкин зачеркивает эту строфу, вместе с «соседями бедными» и «гибельной косой», и в следующей строфе (о няне) начинает переправлять «Ольгу» на «Татьяну» и, мало того, переделывает конец следующим образом «Чесала шелк ее кудрей [Читать молитвы] [И чаем] по утру поила Да раздевала ввечеру Ее (Татьяну, — И. Д.) да старшую сестру» (VI, 567). Таким образом, Ольга из меньшой временно превратилась в старшую. Это связано с еще одним вариантом, не вошедшим в академическое издание. Его сообщил С. А. Соболевский П. И. Бартеневу, и он был опубликован в «Современнике» (1856, № VII, с. 11). Речь идет о строфе XXIIб черновика той же 2-й главы (VI, 281), или XXIII строфе беловика (VI, 563), где говорится о страсти Пушкина к картам. В беловике начата правка, и вместо: «Страсть к банку <...> Ни Феб, ни слава (в черновике: дружба), ни пиры Не отвлекли б в минувши годы Меня от карточной игры» — написано: «О двойка! <...> Ни Феб, ни дамы, ни пиры Онегина в минувши годы Не отвлекли бы от игры». Отрывок Соболевского является развитием этой же правки, только слово «дамы» заменено на «Ольга». Высказывалось предположение, будто в «Ольге» этого отрывка нужно видеть Ольгу Массон, дюжинную петербургскую куртизанку 1819 г. Это заставляло бы допустить, что Пушкин ввел двух дам по имени Ольга в одну и ту же главу романа. Вряд ли это вероятно, поэтому остается признать, что речь идет об Ольге Лариной и что Пушкин обдумывал вариант, по которому знакомство Онегина с Ольгой и начало их романа должны были быть отнесены еще к Петербургу — не оттого ли Ольга и сделалась «старшей сестрой»? Все эти переделки не были доведены до конца, и второй беловик 2-й главы был уже очень близок к окончательному тексту; и строфа о картах, и строфа о «гибельной косе», и строфа о няне выпали из него.

Исходя из беглого указания Пушкина в его 17-м примечании к роману о том, что «в нашем романе время расчислено по календарю» (VI, 193), Р. И. Иванов-Разумник восстановил полную хронологию романа (см.: Пушкин. [Соч.]. Под ред. С. А. Венгерова. Т. III. Пг., 1909, с. 208—209). Пушкин ошибся только в дне недели, на который выпал Татьянин день в 1821 г. (четверг или суббота вместо среды) и допустил один явный анахронизм (упоминание испанского посла в 8-й главе, XVII строфе: в 1824 г. Россия не имела дипломатических отношений с Испанией). Мы не знаем, когда установился окончательный снежный покров в зиму 1820/21 г. в Псковской и Тверской губерниях, поэтому трудно говорить о том, что слова: «Снег выпал только в январе На третье в ночь» (гл. 5, строфа I) — не более как «художественная деталь», без реального значения. Нам представляется, что художественная роль «календаря» состоит в создании иллюзии реальности и соучастия с жизнью персонажей, и поэтому на него можно полагаться. Поиски ошибок в нем (В. Набоков) или отрицание самого его существования (И. М. Тойбин) не убеждают.

Ср. его очень горячо, полемически высказанное принципиальное утверждение, что один план дантовского «Ада» «есть уже плод высокого гения» (XI, 41). См.: Благой Д. Д. Мастерство Пушкина. М., 1955, с. 101, 181, 189 и др.; Мейлах Б. С. Талант писателя..., с. 103 и сл.

Строфы XXIV—XXIVд черновой рукописи ПД № 835, л. 52—54 об. (VI, 356 и сл.). Они следовали после: а) строфы XVII (от «Так проповедовал Евгений» до «Имеет сельская свобода» и т. д.); б) строфы XVIIа (вставленная не к месту иначе очиненным пером эпиграмма на псковских барышень); в) строфы XXIII («Что было следствием свиданья»). Наброски «одесских строф» внесены в ту же тетрадь позже, может быть, уже после декабрьских событий.

Выше мы предположили, что ссора из-за котильона была введена уже в плане. Тогда альтернативой для этой мизансцены был бы Ольгин день — 11 июля. Дуэль сразу после объяснения Онегина с героиней годилась для «Ольги I», но с введением Татьяны вызывала сюжетные осложнения, а если Татьяна должна была уехать зимой, но до дуэли, то поединок пришлось бы отложить еще на целый год, до следующего Ольгина дня.

Сон, вероятно, служил и для ретардации действия в связи с переносом срока дуэли. Подробно о нем см.: Лотман Ю. М. Комментарий, с. 265—276.

В окончательном отдельном издании романа были выброшены блистательные начальные строфы 4-й главы (о женщинах) — может быть, потому, что в них мысли Онегина недостаточно отчетливо отделены от авторских и тем самым содержат некоторое принижение Татьяны. Эти строфы были напечатаны в «Московском вестнике» в 1827 г. и, думаю, должны публиковаться вместе с пушкинскими стихотворениями этого года.

Этот факт был известен друзьям Пушкина. 22 сентября 1827 г. П. А. Плетнев писал ему в Петербург: «Онегин <...> по милости божией, весь написан. Только перебелить и пустить. А тут-то у тебя и хандра» (XIII, 344). Но дело было не в хандре, а в том, что Пушкин обдумывал вторую часть романа.

Как заметил Томашевский, в середине—конце 20-х годов Пушкину-историку свойственно было мыслить аналогиями (Томашевский Б. В. Пушкин, кн. 2, с. 175—177).

Вульф А. Н. Дневники. М., 1929, с. 137.

Конечно, Пушкин отдавал себе отчет в том, сколь многое из сочиненного им и того, что он еще сочинит по ходу работы, ни в коем случае не пройдет даже сквозь предполагаемую более благоприятную цензуру. Но к автоцензуре перед печатью он привык.

Дьяконов И. М. О восьмой, девятой и десятой главах «Евгения Онегина». — Русская литература, 1963, № 3, с. 37—61.

Рейф Ф. И. Новый карманный словарь языков русского, французского, немецкого и английского, ч. I. Изд. 1-е. СПб., 1845. Заметим, что Ленский влюбился в Ольгу «отроком» — еще до отъезда в Германию, где пробыл не менее двух-трех лет, а вернулся он оттуда неполных 18-ти лет.

Можно было бы подумать, что мужские светские альбомы, подобно альбомам уездных барышень, были довольно одинаковы и мало характеризовали автора. Это не так: достаточно сличить «Альбом Онегина» с реальным альбомом П. П. Каверина (см.: Щербачев Ю. Н. Приятели Пушкина М. А. Щербинин и П. П. Каверин. М., 1912, с. 149 и сл.).

См.: Дьяконов И. М. О восьмой, девятой и десятой главах «Евгения Онегина».

В плане-оглавлении, написанном в Болдине в 1830 г. (VI, 532), значится: «VIII — Странствие <Моск.> Павл. <1829>. Болдино». Помеченное угловыми скобками вписано сверху. Помета «Болдино» относится к переделке главы для нового варианта романа — написанию строф <32—34> (по крайней мере строфа <34> набросана в Болдине 18 сентября 1830 г.).

См.: Цявловская Т. Г. Новые автографы Пушкина на русском издании «Айвенго» Вальтера Скотта. — В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1963. М.—Л., 1966, с. 5—30.

Этому не противоречит упоминание в «декабристской строфе» <7> о ссылке заговорщиков в Сибирь, потому что весь отрывок, начиная с <6> («Авось...»), — авторское отступление; ср. о казни Рылеева уже в черновике 6-й главы, строфа XXXVIII (VI, 612).

Письмо П. В. Анненкову от 24 апреля 1853 г., см.: Попов П. А. Новые материалы о жизни и творчестве Пушкина. — Литературный критик, 1940, № 7—8, с. 230—245.

См.: Соч. Александра Пушкина, т. XI. СПб., 1841, примеч. на с. 235. Ср.: Левкович Я. Л. Незавершенный замысел Пушкина. — Русская литература, 1981, № 1, с. 125.

В 1830 г. Пушкин читал главу Вяземскому отдельными кусками, которые так и отмечены в дневниковой записи последнего. См. ниже, с. 102.

Переписка братьев Тургеневых процитирована Томашевским в статье «Десятая глава „Евгения Онегина“» (Литературное наследство, т. 16—17. М., 1934, с. 388).

Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2. М., 1974, с. 107. «Первоначальный» у Юзефовича значит «не вошедший впоследствии в печатный текст», а не отброшенный до 1829 г.

Этому не мешает, что Пушкин мог отчасти сочувствовать своему герою в его отчуждении от людей. Но характерно, что Пушкин сказал об Онегине Анастасии Новосильцевой в болдинскую осень 1830 г.: «он Татьяны не стоил». См.: Гессен С., Модзалевский Б. Разговоры Пушкина. М., 1938, с. 155.

Пушкин (полуиронически) говорит о «прямом благородстве» души Онегина (гл. 4, строфа XVIII; VI, 80): он действительно «очень мило поступил», отказавшись совратить наивно доверившуюся ему молодую девушку. Но это еще не великий героизм. Позже он сам осознает свою пустоту, но так ничего и не делает.

Для Пушкина «Евгений Онегин» — «пародия <...> Чайльд Гарольда» потому, что герой последнего выражает некое первичное явление, а Онегин — лишь его подражатель.

Ср.: Лакшин В. Движение «свободного романа», с. 23.

Князь С. Г. Волконский был мужчина скорее худощавого сложения, 36 лет. А похожий на Волконского, но безымянный «холоднокровный генерал» в <16> «декабристской строфе» мог быть и не историческим Волконским, а мужем Татьяны, и тут и могла начинаться привязка этих строф к фабуле романа.

См.: Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. Под ред. С. Я. Штрайха. М., 1956, с. 294—295.

Н. Д. Фонвизина считала, что ее история была рассказана Пушкину их знакомым, а его дядей — М. М. Сонцовым.

Ср. рисунок Пушкина 1829 г. в Ушаковском альбоме, изображающий чету Орловых: Цявловская Т. Рисунки Пушкина. М., 1970, с. 135.

Первое свидетельство о романе в девяти (а не более) главах появляется в описи его сочинений, составленной Пушкиным именно в это время, см.: Рукою Пушкина. М., 1935, с. 252 и сл. См. также: Дьяконов И. М. О восьмой, девятой и десятой главах..., с. 47 и сл., примеч. 38 (там же о неожиданности решения Пушкина для Вяземского и других читателей романа).

Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай! (англ).

Слова из чернового предисловия Пушкина к 8-й и 9-й главам (VI, 541).

Кроме названия глав Пушкин приводит здесь точные указания на место и время написания каждой из них. Ср.: Дьяконов И. М. О восьмой, девятой и десятой главах..., с. 56.

Ясно, однако, что поскольку роман для печати должен был представлять нечто целое и иметь собственную развязку, постольку дальнейшее должно было быть совершенно отдельным продолжением, т. е. развиваться по второму варианту, обсуждавшемуся нами выше (с. 98).

Ср. мнение Катенина об этом, которое одобрительно цитирует Пушкин в предисловии к опубликованным «Отрывкам из Путешествия Онегина» (VI, 70).

19 октября 1830 г., в день Лицея. Надпись на рукописи «Метели»: «сжег X песнь» (т. е. то, что было отложено для будущей 10-й главы).

О порядке чтения строф Вяземскому см.: Дьяконов И. М. О восьмой, девятой и десятой главах... с. 38—39 (см. там же, с. 59 — предположения о цензорском чтении «Странствия» Николаем I).

Главы «Онегина» обычно проходили цензуру III отделения без труда, но цензурная история последних глав неясна. Известно, что на рукописи одной главы Николай I сделал ряд помет и затем передал рукопись фрейлине А. О. Россет с тем, чтобы она сообщила его замечания Пушкину. М. А. Цявловский считал, что это была 7-я глава, исходя из простого рассуждения: в 1827 г., когда была готова 6-я глава, Пушкин еще не был знаком с А. О. Россет, а в 1832 г., когда представлялась последняя (ныне 8-я) глава, А. О. Россет уже вышла замуж и не была фрейлиной. О выброшенной главе Цявловский не думал. Но нет причин, почему бы император стал марать главу 7-ю («Москва»). А Пушкин в конце 1830 г. решил издать и 8-ю главу («Странствие»), и 9-ю. Поэтому вероятно, что он подал «Странствие» Николаю сразу по приезде в Петербург в мае 1831 г. и перед отъездом в Царское Село. Почему же Николай передал замечания через фрейлину, а не через Бенкендорфа? Как указал нам Н. Я. Эйдельман, возможно, из-за холеры, задержавшей его в Петербурге, когда императрица и двор (в том числе А. О. Россет) в июне переехали в Царское Село. Сохранился конверт, адресованный Николаем «Александре Осиповне Россет в собственные руки» и с пометой А. О. Россет-Смирновой о том, что в конверте содержалась 10-я глава «Онегина». Для Пушкина и его друзей «8-я глава» и «10-я глава» были синонимами, а когда последняя глава стала «8-й», то название «10-й» естественно закрепилось за «Странствием».

О том, что Пушкин по возвращении из Болдина решил издать «Онегина» в девяти главах, пишет и Вяземский (см.: Дьяконов И. М. О восьмой, девятой и десятой главах..., с. 38—39).

Автобиографическая черта. Когда после ареста декабристов в Москве появился ранее опальный, а теперь якобы обласканный царем Пушкин, о нем распускали слух, что он стал правительственным агентом.

Литературная газета, 1830, 1 января, № 1.

Сокращение, вероятно, было вызвано нежеланием печатно приписывать еще живым поэтам похвалу себе.

100

См.: Лотман Ю. М. Комментарий, с. 84.

101

Левкович Я. Л. Наброски послания о продолжении «Евгения Онегина». — В кн.: Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов. Л., 1974, с. 255 и сл.

Еще от автора Игорь Михайлович Дьяконов

Игорь Дьяконов

Древний Восток

«Книга для чтения по истории древнего Востока» состоит из небольших научно-популярных рассказов, посвящённых важнейшим событиям историй древнего Египта, Двуречья, Урарту, Хорезма, Индии, Китая и ряда других стран. Большое внимание уделено быту непосредственных производителей древневосточных обществ. Значительное место отведено также истории культуры.Книга представляет собой пособие для внеклассного чтения в средней школе.

Игорь Дьяконов

Предыстория армянского народа

Книга известного востоковеда Игоря Михайловича Дьяконова, в который он обосновывал миграционно-смешанную гипотезу армянского этногенеза.

Игорь Дьяконов

История Древнего мира, том 1. Ранняя Древность. (Сборник)

Коллективный труд в первой своей книге рассматривает возникновение и начальные этапы развития раннеклассовых обществ и государств в различных региона Западной Азии, долине Нила, Эгейском бассейне, Индии и Китае (IV–II тысячелетия до н. э.). Книга рассчитана на широкий круг читателей, как историков, так и интересующихся древней историей.Файл создан по материалам сайта http://historic.ru/«Historic.Ru: Всемирная история».

Игорь Дьяконов

Люди города Ура

Книга рассказывает об одном из древнейших городов мира — Уре — в период 1932–1739 гг. до н. э. Написанная на уникальном документальном материале, книга, однако, живо воссоздает повседневную жизнь горожан Ура — от высокопоставленных жрецов до бедноты.

Игорь Дьяконов

Киркенесская этика

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.

Игорь Дьяконов

Архаические мифы Востока и Запада

Настоящее исследование охватывает те мифы, которые складывались в Европе и Азии в позднюю эпоху первобытности, до создания классового общества и городских культур, но продолжали существовать более или менее неизменно и в эпоху древних и дофеодальных цивилизаций. Основной качественной характеристикой мифологического мышления автор считает троп (метонимия, метафора и т. п.), а сам миф (или его структурное ядро — мифологему) — высказыванием, отражающим социально-психологические побуждения для эмоционального осмысления феноменов внешнего мира или внутреннего мира человека.Книга адресована историкам, культурологам, этнографам, социологам, психологам, лингвистам, а также широкому кругу читателей, интересующихся затронутыми в ней проблемами.