Об истине - [3]

Излишне напоминать, что все мы довольно часто осознанно и уверенно характеризуем одни утверждения как истинные, а другие как ложные. Постмодернистов, однако, не смущает повсеместная распространенность этой практики. Что еще более удивительно, так это то, что их не смущают даже зачастую ценные результаты и последствия такой практики. Причина такого непреодолимого упрямства заключается в том, что, по мысли постмодернистов, различия, которые мы проводим между истинным и ложным, в конце концов всегда зависят лишь от одной неоспоримо объективной и авторитетной точки зрения – нашей собственной. Или, согласно другому варианту той же доктрины, тон задают не столько даже индивидуальные точки зрения, сколько те ограничения, которые налагают на нас жесткие экономические и политические реалии или подспудно направляющие нас привычки и обычаи нашего общества. Суть позиции постмодернистов заключается в следующем: то, что человек считает истинным, сводится только к его личной точке зрения, либо зависит от того, что он вынужден считать истинным под давлением сложно устроенного и неизбежного социального влияния.

Все это поражает меня не столько как слишком поверхностная, сколько как довольно бестолковая точка зрения. Не подлежит сомнению, конечно, что (независимо от того, что могут говорить об этом постмодернисты или кто-то еще) инженеры и архитекторы, например, должны стремиться – и иногда им это удается – к достижению подлинной объективности. Многие из них достаточно квалифицированны в том, что касается трезвой оценки препятствий, с которыми может столкнуться реализация их планов, и тех ресурсов, которые доступны им для того, чтобы преодолеть эти препятствия. Тщательно выполненные измерения, будучи чрезвычайно важными для их проектов и конструкций, в принципе невозможно рассматривать как подверженные неожиданным переменам и бездумным капризам, которые неизбежны в случае зависимости от чьей-либо точки зрения. И настолько же неправдоподобно полагать, что эти измерения зависят от зачастую произвольных и необоснованных требований социальной дисциплины и табу. Очевидно, что они должны быть точными, но одной точности при этом недостаточно. Измерения должны быть стабильными при любых условиях и не зависящими от точки зрения того, кто их выполняет. Наконец, они должны быть правильными.

Представьте, что мост обрушился при самой обычной нагрузке. О чем это нам говорит? По крайней мере это говорит о том, что те, кто проектировал и строил мост, допустили какие-то существенные ошибки. Очевидно, что как минимум некоторые из принятых ими решений при столкновении с многочисленными проблемами оказались роковым образом ошибочными.

То же самое, разумеется, относится и к медицине. Врачи должны стремиться к тому, чтобы выносить обоснованное суждение о том, как лечить болезнь или травму. Соответственно, им необходимо знать, от каких лекарств и процедур можно уверенно ожидать помощи их пациентам; они также должны знать, какие из них вряд ли поспособствуют улучшению; и, наконец, знать, какие из них могут быть просто вредны.

Никто в здравом уме не стал бы полагаться на строителя или доверять врачу, который не заботится об истине. Даже писатели, художники и музыканты должны – каждый по-своему – знать, как правильно поступать. По крайней мере они должны знать, как избежать слишком большого числа ошибок. В ходе своей творческой работы они постоянно сталкиваются с очень важными проблемами – например, с проблемами техники и стиля. И одни способы решения этих проблем определенно лучше других. Возможно, ни один из способов справиться с ними не является безусловно и единственно правильным. Однако очевидно и то, что многие из существующих альтернатив совершенно неверны. Более того, сразу бросается в глаза, что некоторые из них просто ужасны.

Во всех этих ситуациях существует очевидная разница между правильным и неправильным восприятием вещей и, соответственно, между истинным и ложным. Конечно, часто говорят, что все обстоит совсем иначе, когда дело касается исторического анализа или социальной критики и особенно оценок людей и политики, которые обычно присутствуют в такого рода анализе и критике. Аргумент, традиционно выдвигаемый в поддержку этого утверждения, состоит в том, что на подобные оценки всегда очень сильно влияют личные обстоятельства и установки тех, кто их выносит, и что по этой причине мы не можем ожидать, что работы по истории или социальной критике будут строго беспристрастными и объективными.

Несомненно, элемент субъективности в таких вопросах всегда неизбежен. Существуют, однако, важные ограничения на то, что означает такое допущение относительно широкого диапазона вариаций в интерпретации фактов, которые, как можно ожидать, могут продемонстрировать нам, например, серьезные историки. У реальности есть такое измерение, в которое не осмелится влезть даже самый дерзкий – или самый ленивый – произвол субъективности. Именно это имел в виду Жорж Клемансо, когда сказал в ответ на вопрос, что историки будущего будут говорить о Первой мировой войне: «Они не скажут, что Бельгия вторглась в Германию».