О знаменитых иноземных полководцах - [23]

10. Но в конце концов этот хитрейший муж был обманут Митридатом, сыном Ариобарзана. Последний обещал царю погубить Датама, если царь позволит ему безнаказанно делать то, что он сочтет нужным, скрепив обещание, по персидскому обычаю, правой рукой. Получив от царя письменное «рукопожатие», Митридат собирает войско и заочно заключает с Датамом дружбу; затем опустошает царские области, захватывает замки, берет большую добычу и часть ее раздает своим людям, а часть отсылает Датаму, которому уступает также многие замки. Действуя так продолжительное время, он убедил этого человека, что ведет непримиримую войну с царем; более того, дабы не заронить в нем ни малейшего подозрения в дурном умысле, он не заводил с Датамом переговоров и не искал встречи с ним. Издали проявлял он дружбу так, что казалось, будто скрепляет ее не взаимная помощь, а общая ненависть, питаемая ими к царю.

11. Сочтя, что обман его достаточно удался, Митридат известил Датама, что пора собирать великую рать и идти войной на самого царя; пусть-де он, если хочет, придет посоветоваться об этом деле в любое угодное ему место. План был одобрен, назначили время и место встречи. За несколько дней до этого Митридат явился туда с одним вполне доверенным лицом, тайно закопал во многих местах оружие и тщательно эти места отметил. В самый же день переговоров оба вождя выслали людей, которые осмотрели место встречи и обыскали их самих. После того они встретились лично. Побеседовав там некоторое время, они расстались, но когда Датам был уже далеко, Митридат, не доходя, чтобы не вызвать подозрение, до своих, возвратился на прежнее место, сел там, где был закопан кинжал — словно, притомившись, желал отдохнуть — и позвал назад Датама, притворившись, что забыл ему кое-что сказать. А между тем извлек спрятанный кинжал, вынул его из ножен и укрыл под платьем. Идущему же к нему Датаму сказал, что на обратном пути приметил одно видное отсюда место, пригодное для лагеря. И, показывая пальцем это место, в то время как Датам смотрел, поразил его в спину кинжалом и заколол прежде, чем кто-нибудь мог подоспеть на помощь[146]. Так попался в ловушку ложной дружбы этот человек, многих перехитривший, но ни разу никого не предавший.

XV. Эпаминонд

1. Эпаминонд, сын Полимнида, фиванец[147]. Прежде чем мы начнем рассказывать о нем, пусть наши читатели настроятся не судить чужие обычаи по своим и пусть они не воображают, что занятия, весьма пустые с их точки зрения, считаются таковыми и у других народов. Ведь известно, что у нашей знати не принято заниматься музыкой, а танцы у нас почитаются за порок. У греков же эти занятия считаются и приятными и почтенными. И поскольку мы намерены воссоздать жизнь и характер Эпаминонда, то, очевидно, нам не следует упускать ничего, способствующего точности изображения. Таким образом, сначала мы расскажем о его происхождении, затем о том, чему и кем он был обучен, потом — о характере, способностях и прочих свойствах, достойных упоминания, наконец — о деяниях, которые многими ценятся выше, нежели высокие качества души.

2. Итак, происходил он со стороны названного выше отца из благородного рода, жил в наследственной бедности, а воспитан был превосходнее любого фиванца[148]: играть на кифаре и петь под струны обучил его Дионисий — музыкант, прославленный не менее, чем Дамон или Лампр, чьи имена известны всему свету; игре на флейте он учился у Олимпиодора, танцам — у Каллифрона. Философию же преподавал ему Лисис из Тарента, пифагореец[149], к которому юноша привязался настолько, что ни с кем из своих сверстников не был так дружен, как с этим угрюмым и суровым стариком; отпустил он его от себя лишь после того, как далеко опередил в науке всех своих однокашников, ясно обнаружив, что так же будет превосходить всех и в прочих занятиях. Все эти успехи, по нашим понятиям, пусты и, пожалуй, достойны презрения, но в Греции, особенно в те времена, они почитались весьма высоко. Достигнув возраста эфеба и начав посещать палестру, он старался развить в себе не столько силу, скольку ловкость, ибо рассуждал, что сила нужна атлетам, а ловкость полезна на войне. Поэтому он усердно упражнялся в беге, а в борьбе достиг такого совершенства, что захватывал и валил противника, не сходя с места. С наибольшим же рвением учился он владеть оружием.

3. В его крепком теле обитало множество прекрасных душевных свойств: был он скромен, благоразумен, серьезен, находчив при любых обстоятельствах, был сведущ в военном деле, доблестен, великодушен и настолько любил правду, что не допускал лжи даже в шутку. К тому же как человек воздержанный и добрый, удивительно терпеливо переносил он обиды как от народа, так и от друзей. Надежно храня чужие тайны (что иногда не менее полезно, чем умение красно говорить), он любил послушать других, полагая, что это — самый удобный способ учиться. Поэтому, попав в кампанию, где рассуждали о государстве или беседовали о философии, он покидал ее не раньше, чем по окончании разговора[150]. Бедность он переносил легко, на общественном поприще не искал ничего, кроме славы, и не принимал денежной помощи от друзей; зато свой авторитет использовал для помощи другим таким образом, что можно было подумать, будто у него с друзьями общий карман: когда кто-нибудь из сограждан попадал в плен или если у товарища оказывалась взрослая дочь, которую тот не мог выдать замуж по бедности, то он созывал друзей на совет и определял, кто сколько должен пожертвовать в зависимости от достатка. Собрав нужную сумму, он не брал деньги, но приводил просителя к жертвователям и устраивал так, чтобы они отсчитывали ему деньги в собственные руки, дабы тот, к кому они попадали, знал, сколько и кому он должен.