О вреде курения табака - [2]

Рохля еще немного помялся перед дверью в горницу, рукой махнул, чуть дверь приоткрыл и в щелочку просочился.

Зря старался. Не получилось незаметно.

Напротив двери на резном кресле сидел колдун и, наклонив голову, внимательно на незваного гостя глядел.

Рохля невозмутимо посмотрел на потолок, фыркнул осуждающе, дескать, совсем прогнил, менять надо, и стал пальцы загибать — будто считает чего.

— Ну что, хозяин, досок две сажени надо. Твой материал, или мне свой тащить? У меня без обману — сделаю, комар хоботок в щель не протиснет.

Колдун рукой помахал и сказал вроде приветливо:

— Ух ты, кто пришел! Не ждал тебя.

— А кого ждал? Игната, что ль? Такие герои, как он, дела сами не делают — на других надеются. А мне что? Мне долг возвернуть надобно. Ты, это, трубку так отдашь или загадки загадывать будешь?

— Да какие загадки?! — колдун аж привстал. — Ты что о себе думаешь?!

— Нет, так нет, — Рохля досадливо пожевал губами и сделал вид, что уходить собрался, — ну, давай трубку, мне пора уж — темнеет.

Колдун сплюнул ядовитой слюной — деревянные половицы зашипели — щелкнул пальцами, и дверь перед Рохлиным носом захлопнулась и на засов заложилась.

— Ага, — удовлетворенно сказал мужичок, — значит, всё ж загадки. Ну, давай. Сколько штук? Это надо сразу договориться — потому как ночь скоро, а мне спать охота. Три? Пять? Только не говори, что до рассвета — я прямо тут спать улягусь, мне не впервой.

Скамья, на которую Рохля примерился усесться, отъехала в сторону, и он шмякнулся на пол. Даже не поморщился — будто на то и рассчитывал. Обхватил колени руками и сказал с вдруг прорезавшимся надрывом:

— А могу и за жизнь поговорить. Вот, скажем, чего это Игнат с трубкой своей носится?

— Ценна она для него. Оберег.

— Злобный, поди? Больно ядовитый дым из нее выходит. Только людей травить.

— У каждого свой оберег. Если сделал его как надо, частицу души вложил, то и помогать он тебе будет. Одна опасность — коли завладеет оберегом чужой человек, власть над тобой возьмет. Не каждому такое под силу. Вот мне, например, — легко. Твой Игнат совсем разума лишился — оберег свой как простую вещь стал использовать, вот и потерял. А я нашел.

— Ну, и нашел. Зачем человека мучить?

— Вся жизнь колдуна в этом. Не хочу, а мучить приходится. Я ж по натуре добрый, — колдун дунул сквозь скрещенные пальцы, и все мухи, беспечно жужжащие под потолком, разом сдохли.

Рохля выщелкнул из волосьев трупик, обтер пальцы о рубаху и сказал:

— А не хочешь ты загадывать — я сам тебе загадаю. Вот, скажем…

Колдун перебил Рохлю:

— На твои загадки доморощенные я все отгадки и так знаю — неинтересно. Лучше сразимся. Моя сила — против твоей. Выстоишь — отдам тебе трубку.

Рохля помялся, поскреб подбородок, поросший жесткой щетиной, и махнул обреченно:

— Давай!

Колдун приосанился на кресле, посмотрел в раздумьях на потолок, который почему-то вдруг показался насквозь прогнившим, и начал с простейшего заклинания. Он помахал руками, пробурчал сквозь зубы, и в избе ощутимо повеяло морозом. Рохля крякнул, поежился, без стеснения содрал с лежанки покрывало и завернулся в него.

— Ты это чего? — изумленно пробормотал колдун, — жизнь не мила?

— Что жизнь? Она у меня одна. Не буду с тобой сражаться — считай, ты победил — замерз я. А вот тебе покрывало зачем? Посмотри на себя — пень пнем, даже свежих веточек за лето не выросло. Старый, трухлявый. У правого бока мураши ползают. Под корнями барсук нору прорыл. На макушке — поганки бледные. Опята — и те ложные. Никакой пользы от тебя в лесу.

— Что ты плетешь?! — неуверенно сказал колдун, ощупывая себя.

— Ты на себя когда последний раз смотрел? Чай, и не вспомнишь. Да ты не переживай — в лесу пеньков много, не ты один.

— Какой пенек? Какой лес?! — голос у колдуна стал слегка жалостливый. — Вот смотри — руки. А это — ноги.

— Не. Это корни. Ну, сам подумай, какие руки у пня могут быть? То-то! Да и пнем лучше. Вот, скажем, дровосек придет. Он хорошее дерево рубить будет, а не гнилушку, что поганками поросла. Так что, ты еще долго простоишь. Ну, если, конечно, по делам не пойдешь.

— Сам-то кто ты? — неуверенно произнес колдун. Он уже почти поверил в свое превращение, но Рохлю всё равно человеком видел, что немного смущало.

— Я-то? Да так, трава незаметная. Репейник называется. Ты на меня не смотри — я на месте не сижу. Цепляюсь к чему попало и колоброжу.

Перед глазами колдуна возникло марево, в котором вдруг всё поплыло — и стены избы, и Рохля, и он сам — постепенно превращаясь в лесную полянку, окруженную елями да березами.

Колдун еще что-то бормотнул и затих с блаженной улыбкой на лице.

Рохля обошел колдуна, постучал ногтем по его плечу — как по деревяшке — и неуверенно хмыкнул. Надо же. Колдуна заговорил. А тот и поверил, что лес вокруг. Большая сила у колдуна — взаправду одеревенел. Надо бы его из кресла вытащить, а то самому присесть негде. Ему уж всё равно — чурка — чуркой, а он, Рохля, живой еще.

Поднатужившись, Рохля приподнял колдуна, выволок из кресла и поставил у порога. Пусть подумает. Мысли у колдуна теперь громкие, скрипучие — как бы не разбудил. Ну, прямо в кресле и надо лечь поспать — до утра колдун не очухается. Ночью Рохле совсем не хотелось сквозь колдуновы ловушки пробираться.