О воспитании мальчика в неполной семье верующей матерью - [20]

Службы стали проходить все регулярнее, и батюшка терпеливо обучал сына азам послушания: когда и как подать или принять кадило, куда поставить свечу, где встать, когда поклониться. Нужно сказать, что поначалу я не видела особого воодушевления в сыне. Он аккуратно приходил со мною на каждую службу, занимал свое место, и тут его начинало «выворачивать» на изнанку. Парень мой с наслаждением чесался, где только мог достать, самозабвенно засовывал палец в нос, его одолевала неукротимая зевота, он непрестанно переминался с ноги на ногу, его голова вращалась на все триста шестьдесят градусов. При этом он постоянно озирался на меня и спрашивал глазами и бровями: как он ведет себя? Нормально? Честно говоря, все это меня очень сердило. Однако вспомнила, как было трудно поначалу мне, взрослому человеку, стоять в церкви, и немного умирилась. Община по-доброму отнеслась к мальчику, все защищали его, если я в притворе ругала его за чесание, зевоту и остальное.

Батюшка с матушкой также жалели Илью и смягчали мое недовольство, убеждая в том, что все так начинают, что лукавый искушает еще неопытного в духовной брани ребенка, что он еще маленький, всего восемь лет, что все постепенно наладится. Тем не менее я строго-настрого запретила сыну постоянно оглядываться на меня в храме, сказав, что теперь ему и мать, и отец —батюшка, он должен смотреть во время службы только на него и никуда больше. В то же самое время я стала иногда отправлять его на богослужение одного. И он шел. И ни разу не соблазнился играми сверстников, чтобы остаться с ними, и не опоздал к началу богослужения.

Сын упорно занялся изучением церковно-славянского языка, ибо ему вскоре предстояло начать читать Часослов. Тем не менее для нас здесь нашлась причина побороться. Илья торопился читать, пытаясь добиться беглого чтения, но «зачитывал» ошибки, привыкая читать неправильно. Я настаивала на медленном, осмысленном чтении. Вот уж было поле для «духовной брани»! Кое-как достучалась до него, внушила, что нельзя перевирать и переставлять слова: тогда сатана похищает их, и они не доходят до Бога. А вскоре я своими руками сшила мальчику его первый стихарь. Он был красного цвета и с золотистыми галунами. Однако, чтобы надеть его, предстояло начать читать Часослов. И вот этот день настал.

Сын вышел на клирос на негнущихся ногах, бледный и зеленый от волнения. Для преодоления страха я дала ему читать Часы в русской транскрипции. И все время, пока он читал Третий час, я стояла у него за спиной и держала его руками за плечи: мальчишку просто качало от волнения. Так мы «прошатались» некоторое время, и постепенно он стал читать практически без ошибок и на церковно-славянском.

Вхождение в послушание не было легким. Бывали дни, когда мальчик еще накануне начинал договариваться со мной, что он хочет «хоть одно воскресенье нормально отдохнуть и выспаться», и тогда меня одолевали сомнения, не насилую ли я его, может быть, зря и против его воли я настаиваю на том, чтобы он все-таки шел послушничать. На мой вопрос, что же я скажу батюшке, он предлагал мне сказать, что, дескать, сын мой болен и т. д., и т. п. Безусловно, я интересовалась: не предлагает ли он мне солгать в церкви батюшке? Хорошо, я солгу, батюшка —такой же человек, как и мы, его обмануть труда особого не составит, а как быть с Богом? И к тому же мне и тебе придется исповедать этот грех перед нашим же батюшкой. Как мы потом посмотрим ему в глаза? Такой стыд. Такой позор. Если не хочешь нести послушание, приди, сними стихарь и сознайся, что ты не можешь, не хочешь, не в состоянии быть послушником при алтаре. Будь честен, тебя никто ни за что не отругает, не осудит, не смог и не смог.

Тут же начиналось яростное сопротивление моим словам: нет, стихаря он не снимет, на богослужение он пойдет. «Просто, мамочка, все спят, отдыхают, а я...» Ну что ты? Что ты, мой мальчик? Неужели же ты готов проспать такое событие, ведь в алтаре, на Святом Престоле восседает Сам Господь наш Иисус Христос, а ты не хочешь идти к Нему.

Истинное отношение сына к послушанию выявил случай. Однажды он всю ночь промаялся с зубной болью, а утром настоял на том, чтобы все же ему пойти к Литургии, хотя я его и оставляла дома. На этот раз, впервые за все время, батюшка доверил ему серьезное поручение—держать тарелицу с теплотой в чайничке. Тарелица была неудобной и маленькой для его рук, чайничек с теплотой имел круглое донце, в конце концов, сказалась бессонная ночь, тарелица покачнулась в ручках мальчика, и теплота сплеснулась. Слава Богу, теплота не попала ни на антиминс, ни на Престол, ее совсем немного пролилось на пол алтаря. Однако этого хватило для того, чтобы батюшка запретил ему помогать в алтаре. Строго говорил, что до двенадцати лет пусть сын и не мечтает войти назад.

Илья подчинился, но горе его было неутешным. Он не оправдывался ни в храме, ни дома, молча глотал судорожные рыдания. Я, как могла, утешала его, предлагала помолиться вместе, почитать акафист Иисусу Сладчайшему. Пока молились, немного успокаивался, потом все начиналось сначала. Илья не голосил. Он тихо скорбел и горевал в каком-нибудь уголке дома. За малыша хлопотали старшие алтарники, они утешали и меня, и мальчика тем, что во всем виновата неудобная посуда, что каждый мог очутиться на его месте. Но Илья был беспощаден к себе. Он говорил, что виноват во всем сам, его невнимательность и «косорукость». Я продолжала брать его на службы. К алтарю он теперь и не приближался, стоял в сторонке и молился. Даже вертеться, чесаться и зевать забыл.