О воспитании мальчика в неполной семье верующей матерью - [18]

В те непростые для нас дни Господь протянул мне и моему ребенку Свою милующую и спасающую руку, и, приняв Ее, мы оба нашли себе и утешение, и скорое разрешение многих проблем.

Алтарь

Настало время рассказать о том, что стало главным в нашей судьбе и теперь во многом определяет наши с сыном отношения (Господи, помоги сохранить нам сие навсегда, укрепи и направь нас, грешных!).

Едва окрестившись, когда ему было всего три годика, сын заявил мне, что вырастет и станет батюшкой. Помню, что в то время мальчика покорила сама личность его крестителя. Он был, по истине, великолепен: исполинский рост, большая борода, огромные мудрые и добрые глаза, приветливая улыбка. Сын был просто очарован им и, в особенности, его черной рясой. Когда мальчик рос, мы часто вели с ним беседы на религиозные темы, ходили к исповеди и причащались. Не всегда охотно (ведь просыпаться приходилось рано и ехать далеко), но малыш семенил за мною по утру в храм, то радостно щебеча, а то и противно подвывая. Однако в храме все становилось на свои места: бывало, он помогал бабулям присматривать за подсвечниками, а наш молоденький (лет девяти) алтарник Ванечка персонально здоровался с Ильей, хотя народу в собор всегда стекалось много. Мой духовный отец, настоятель храма, вскоре предложил мне приводить моего мальчика в алтарь с тем, чтобы Ванечке выросла достойная замена. Однако Господь решил все иначе. Вскоре мы переехали. На новом месте я стала заставлять Илью учиться читать по церковно-славянски. С неохотой (ведь бегать-то хочется сильнее, чем сидеть и учить непонятные слова), но он потихоньку начал заниматься. Я ему помогала, когда видела, что он в чем-то затрудняется.

В нашем (теперь уже —нашем) поселке была маленькая, древняя часовенка. Община реставрировала ее собственными силами. Вначале (то есть в советский период) часовенка была загаженным и заброшенным зданием старой почты. Ее отмыли, вычистили, выскоблили, привели в божеский вид. Достроили алтарь, оштукатурили, настелили мраморные полы (Бог послал благодетелей), вставили красивые новые рамы с узорчатыми железными решетками, а местный иконописец написал иконы. Наш храм преобразился, он был маленький, но очень благостный и аккуратненький, а стараниями общины стал таким благолепным, как пасхальное яйцо работы Фаберже. В нем постоянно служили молебны, а вскоре стали служить и Божественную Литургию.

Но в ночь на 24 февраля кто-то поджег наш храм. Он сгорел почти до основания, целыми остались только держащиеся на честном слове стены, да чудесным образом сохранились Евхаристические сосуды и икона Богородицы «Владимирская». Ее откопали на пепелище под завалами сгоревших бревен и потрескавшегося от жары мраморного пола. Пресвятая Богородица сберегла Свою икону от пламени, и она почти не пострадала, огонь лишь едва коснулся Ее Пречистого Лика. Община скорбела о потере храма безмерно. Это горе сплотило нас. Однако ужас от свершившегося изуверства не прошел бесследно для нашего настоятеля. С ним, молодым священником, случился инсульт, и впоследствии долгих три года матушка его и многие врачи восстанавливали здоровье нашего батюшки.

Когда все были полны радужных надежд (а община мечтала рядом с часовней построить большой храм), мы поговорили с батюшкой, и он согласился взять Илью в алтарь своим помощником. Но это произошло не так скоро, как нам того хотелось бы. Батюшка болел, его прихожане ездили молиться в близлежащие села. Мы же с сыном ездили в Москву, в Высоко-Петровский монастырь на Петровке. Мы с ним по-прежнему старались как можно чаще исповедываться и причащаться, приезжали к началу службы. А поскольку монастырь еще только восстанавливался, то народу там обычно бывало немного и священники подолгу могли общаться с каждым человеком. Подолгу беседовали они и с Ильей. А когда подходила моя очередь на исповедь, то часто священники, исповедовавшие сына, говорили мне, что у меня хороший мальчик, и пока что мне не в чем упрекнуть себя или его, убеждали меня не быть с ним слишком строгой. Утешали нас в наших напастях с «доброжелателями», давали советы, как воспитать в себе смирение и кротость для терпения трудностей, как умерить гордыню, как научиться благодарить Бога за всякое ниспосланное испытание.

Не могу сказать, что все поездки в монастырь были легкими. Иногда во время службы Илью «разбирало», и он начинал подвывать, что ему и скучно, и грустно, и ужасно хочется есть и спать. Тогда мы выходили пройтись по монастырскому двору, а по дороге беседовали о том, что Господь видит его терпение и готовность потерпеть голод и недосыпание ради Святого Причастия и непременно воздаст ему добром. Говорила об особенном действии детской молитвы. Я стала приводить ребенка к мысли о том, что земные блага, еда, питие, одежда и удовольствия — ничто перед теми благами, которые уготовал верным Своим Господь в Небесном Царствии.

Я говорила своему ноющему отроку, как важно православному христианину размышлять о том, что Господь может призвать Его к Себе всякую минуту. И что всякую минуту нужно быть готовым к этому. Да, это трудно, а порою кажется, что и невозможно. Но это только кажется. Ибо Господь по Своему человеколюбию никогда не возлагает на человека такого груза, которого человек не смог бы вынести. Вот и Илья может потерпеть и не есть еще полчасика, а потом мы причастимся и после Святого Причастия поедим в братской трапезной, а выспимся в автобусе или в метро, по дороге домой. И не было такого, чтобы мальчишка украдкой чего-нибудь съел или выпил. Сын всегда любил покушать (мне нравилось побаловать его блюдами собственной кухни), и нужно было видеть, с каким удовольствием, после причастия, он поглощал скудноватую монастырскую похлебку и кашу с постным маслом! Сколько потом было восторженных воспоминаний, а я не упускала момента, чтобы подчеркнуть: потерпел голод, и Господь тебя напитал от щедрот Своих. Потом, как только мы собирались в монастырь, сынишка оживленно спрашивал, пойдем ли мы «вкусить» в братскую трапезную, и всегда оставался очень доволен нашим «паломничеством».