О вечном - [19]

Как он Минервой создан был

И в море выброшен, постылый;

Как флейту сделал Пан-старик,

Когда пред ним речной тростник

Расцвел из тела нимфы милой.

Я оживлял, как мог, рассказ,

Убогой мудрости запас

Я истощал, уча ребенка.

Но тот и слушать не хотел,

Лишь дерзко мне в глаза глядел

И надо мной смеялся звонко.

И так вскричал он наконец:

«Да ты осел, а не мудрец!

Великой дождался я чести:

Меня, меня учить он стал!

Я больше знаю, пусть я мал,

Чем ты с твоею Школой вместе».

И, увидав, что я смущен,

Ласкаясь, улыбнулся он

И сам пустился тут в рассказы

Про мать свою и про отца,

Про их размолвки без конца

И про любовные проказы.

Он мне поведал свой устав,

Утехи, тысячи забав,

Приманки, шутки и обманы,

И муку смертных и богов,

И негу сладостных оков,

И сердца горестные раны.

Я слушал — и дивился им,

И песням изменил моим,

И позабыл мою Камену,

Но я запомнил тот урок

И песню ту, что юный бог

Вложил мне в сердце им в замену.

К МУЗЕ

Закончен труд, прочней и тверже стали,

Его ни год, чей быстр и легок шаг,

Ни алчность вод, ни яд, таимый в жале

Твоих друзей, стереть не властны в прах.

В тот день, когда всего живого враг

В последний раз сомкнет мои ресницы,

Ронсар не весь уйдет в могильный мрак,

Часть лучшая для жизни сохранится.

Всегда, всегда, отвергнув прах гробницы,

Летать живым над миром я готов,

И славить дол, где жизнь моя продлится,

Где лавр венчал мой жребий для веков

За то, что слил я песни двух певцов

В мелодиях элефантинной лиры

И их привел в Вандом как земляков.

Ну, Муза, в путь — ввысь вознеси, к эфиру,

Победный клич, всему поведай миру

Про мой триумф — награду жизни всей,

Дай мне надеть бессмертия порфиру

И лаврами чело мое увей.

ГИМНЫ

ГИМН ЗОЛОТУ

Жану Дора

Я гимну и себе нанес бы оскорбленье,

Когда б не ты, Дора, был назван в посвященье:

Ведь золото — в стихе и в имени твоем,

В Орансе, что течет в краю, тебе родном.

Припишут скупость мне, увидев эти строки, —

Не первый я поэт, в ком так нашли пороки,

Гомера пьяницей облыжно нарекли:

Он Вакха пел дары — плод солнца и земли.

Пусть, впрочем, сплетники стараются, судачат,

Пустые их слова ведь ничего не значат:

Был пьянству чужд Гомер, хоть славил Вакха мощь,

Нет скупости во мне, и кошелек мой тощ,

Хотя воспеть хочу я золота всесилье.

Когда бывало так, чтоб люди находили

Богатство в той суме, что оставлял Поэт?

Как жадность совместить — и Аполлона свет?

Нельзя у Муз найти подобного порока,

Ведь это значило б их оскорбить жестоко:

Приданого — и то не обрели себе,

И девственность хранят, покорствуя судьбе.

Сердито на скупца взирает Каллиопа:

Он плесенью пророс, его вседневно стопы

Влекут лишь к сундуку, что ржавеет в углу,

В отмершем сердце он таит одну золу,

И что б ни делал он, у Муз благоволенья

Ему не обрести, — влечет к обогащенью

Дух алчности его, как пса, что, даже сыт,

Все жадно ищет кость. Те ж, кто был знаменит

Поэзией своей, презрели обольщенье

Богатства, золота, но ведали терпенье

И доблесть нищеты; в том подавал пример

Любимый Музами учитель наш Гомер,

Мы все находим в нем источник Музы чистый.

И все же, друг, порой твержу себе: «Учись ты

Гомеру подражать лишь в том, как он творил,

Прекрасному стиху, который он сложил, —

Но не просить, как он, себе за песню хлеба,

Бездомным не бродить всю жизнь под сводом неба».

Да, золоту я стих сегодня посвятил:

Мы знаем, некогда Юпитер превратил

Свой облик в тот металл, в тот дождь блестящий, ясный,

Чтоб пылко пасть с небес к возлюбленной прекрасной.

Его же волею украсил сей металл

И храмы, статуи, что скульптор изваял:

Почтен металл лицом Юпитера-владыки,

Почтило золото Юпитеровы лики.

Пусть Бедность воспоет любой другой поэт,

Я зависти к нему не чувствую, о нет!

Его не осужу, злословьем не обижу,

И все же золота всю мощь так ясно вижу!

О счастия исток, прекраснейший металл,

Тот, кто тебя лишен, о жизни лишь мечтал,

Бродя среди живых всем чуждой, мертвой тенью,

Достойный жалости, подверженный презренью.

Ты — нервы, сила, кровь, ты — жизнь и смерть людей!

Менандр был множества философов смелей,

Когда перед толпой он, с Эпихармом споря,

Не звезды и огонь, не ветры и не море

Богами называл, а только лишь одну

Богиню признавал, чьей власти глубину

Измерить нам нельзя; ее зовут — Богатство,

Противников ее бессильно святотатство.

«К кому придет она, тот благ всех властелин —

Полей, лугов, лесов, садов и тонких вин,

Имеет слуг, друзей, к себе склоняет судей,

Свидетелей, — ему охотно служат люди».

Бесспорно: приведет Богатство к нам друзей,

Усадит нас за стол вблизи от королей,

Почетом окружив, — и замолчит мгновенно

Наш самый злобный враг, склонится ниц смиренно.

Когда мы почести вельможам воздаем,

В поклонах вежливых свиваемся кольцом, —

То не Богатство ли колени нам сгибает?

К наживе устремясь, солдаты погибают

За короля. Когда ж без золота король, —

Не больше стоит он, чем уличная голь.

Лишь сила золота царям дает короны,

Им подчиняет мир и укрепляет троны.

Людей они влекут приманкою наград,

И только потому служить им каждый рад.

Столпы учености, ораторы, поэты

Шлют книги королям, — трактаты и сонеты,

Ремесленник свои изделия несет,

И все они за то, конечно, ждут щедрот.

Любезный мой Дора, прошу тебя ответить:

Случалось полное нам бескорыстье встретить?

В Сицилию свой путь направил бы Платон,