О вечном - [18]

И красотой ее пленился,

Помчался бурно ей вослед,

Догнал ее — и насладился,

Похитив силой юный цвет.

И, нежным именем богини

Прибрежный именуя грот,

О ней преданье и доныне

Лелеет в памяти народ.

И я в твои бросаю воды

Букет полурасцветших роз,

Чтоб ты поил живые всходы

Страны, где я, счастливый, рос.

Внемля, Луар, мольбе смиренной,

Моей земле не измени.

Твоей волной благословенной

Ей изобилье сохрани.

Кругом разлившись без предела,

Не затопляй ее стада,

Не похищай у земледела

Плоды заветного труда.

Но влагой, серебру подобной,

Сердца живые веселя,

Струись, прозрачный и беззлобный,

И воскрешай весной поля.

* * *

Не упускай счастливый случай!

Зовя Любовь в учителя,

Заботами себя не мучай, —

Обманем скуку, Николя!

Прогоним прочь соблазн бесовский, —

Тщеславье, алчность всех мастей,

На мир посмотрим философски,

Избавим душу от страстей.

Довольствуйся своим уделом,

Иных не требуя даров,

Поверь, здоров ты будешь телом,

Когда душою ты здоров.

Души возвышенные блага —

Вот пища сердцу твоему:

Когда в печи пропала тяга,

Мы задыхаемся в дыму.

Спасительные блага эти

Искать нам вечно суждено,

И больше ничего на свете

Тебя заботить не должно.

Скребницей дерзостных фантазий

Отчистил мир я от стыда,

Дабы, забыв о дольней грязи,

Служить Поэзии всегда.

Вот о каком мечтал я благе,

Вот чем отныне я живу:

Все, что доверено бумаге,

Своей империей зову.

Но, если не подводит память,

Твое занятье не глупей, —

Кто может нас переупрямить? —

Ты пьешь, так наслаждайся — пей!

От кубка первого, второго

Беды не будет никакой,

И без того к нам жизнь сурова,

И слишком краток век людской.

Твоя водянка тоже благо,

Что рядом с ней мои стихи! —

Вода — живительная влага,

Древнейшая из всех стихий.

Нет в мире ничего полезней:

Водой священной ты раздут! —

Увы, проклятые болезни

К бессильной старости ведут,

Расшатывает бедный разум,

Богами данный нам взаймы,

Все тело поражая разом,

А смерть придет, жалеем мы,

Что фарс прескверно разыграли,

И, оседая на диван,

Вдруг слышим: «В пекло не пора ли?»

Ну, что вы, сударь Бонвиван!

* * *

Не держим мы в руке своей

Ни прошлых, ни грядущих дней, —

Земное счастье так неверно!

И завтра станет прахом тот,

Кто королевских ждал щедрот

И пресмыкался лицемерно.

А за порогом вечной тьмы

Питий да яств не просим мы,

Не тянет вас и в погреб винный,

О закромах, где мы давно

Скопили тучное зерно,

Не вспомним ни на миг единый.

Но не помогут плач и стон,

Готовь мне ложе, Коридон,

Пусть розы будут мне постелью!

И да спешат сюда друзья!

Чтоб усмирилась желчь моя,

Я эту ночь дарю веселью.

Зови же всех, давно пора!

Пускай придут Жодель, Дора,

Питомцы муз, любимцы наши,

И до зари, под пенье лир,

Мы будем править вольный пир,

Подъемля пенистые чаши.

Итак, начнем: струей святой

Наполни кубок золотой, —

Мой первый тост Анри Этьену

За то, что в преисподней он

Нашел тебя, Анакреон,

И нам вернул твою Камену.

Анакреон, мы все, кто пьет —

Беспечный и беспутный сброд

Силен под виноградной сенью,

Венера, и Амур-стрелок,

И Бахус, благодатный бог,

Твой гений славим пьяной ленью.

* * *

Мне скоро праздному блуждать

В краю, где плещут реки ада, —

Что ж проку столь стихов создать,

Сколь сочинитель «Илиады»?

Стихом от тлена не спасусь,

Бесчувственная тень не скажет,

Тяжелый или легкий груз

На холм могильным камнем ляжет.

Хоть никаких сомнений нет,

Что плод усердия и рвенья

На десять или двадцать лет

Мне обеспечит восхваленья,

Но все хвалы поглотит вмиг,

О них сотрет воспоминанье

Любого пламени язык,

Разор любой военной брани.

Я лучше ль, чем Анакреон,

Я ль яростнее Симонида,

Велеречивей, чем Бион,

Иль сладкогласней Вакхилида?

Хоть их Эллада родила,

Хоть им служил язык высокий,

Великий труд сожгли дотла

Веков безжалостные сроки.

Но я-то, я — простой француз,

Слагатель виршей материнских,

Мне ль уповать, что вознесусь

В веках на крыльях исполинских?

Нет, Рюбампре, куда сытней

Прожить свой век купцом богатым

Иль, куш сорвавши покрупней,

Витийствовать перед Сенатом,

Чем славную стезю торить

В прислугах музы горемычной,

Которой голодом морить

Своих ревнителей привычно.

* * *

Когда хочу хоть раз любовь изведать снова,

Красотка мне кричит: «Да ведь тебе сто лет!

Опомнись, друг, ты стал уродлив, слаб и сед,

А корчишь из себя красавца молодого.

Ты можешь только ржать, на что тебе любовь?

Ты бледен, как мертвец, твой век уже измерен,

Хоть прелести мои тебе волнуют кровь,

Но ты не жеребец, ты шелудивый мерин.

Взглянул бы в зеркало: ну, право, что за вид!

К чему скрывать года, тебя твой возраст выдал:

Зубов и следу нет, а глаз полузакрыт,

И черен ты лицом, как закопченный идол».

Я отвечаю так: «Не все ли мне равно,

Слезится ли мой глаз, гожусь ли я на племя,

И черен волос мой иль поседел давно, —

А в зеркало глядеть мне вовсе уж не время.

Но так как скоро мне в земле придется гнить

И в Тартар горестный отправиться, пожалуй,

Пока я жить хочу, а значит, и любить,

Тем более что срок остался очень малый».

* * *

Венера как-то по весне

Амура привела ко мне

(Я жил тогда анахоретом), —

И вот что молвила она:

«Ронсар, возьмись-ка, старина,

Мальчишку вырастить поэтом».

Я взял ученика в свой дом,

Я рассказал ему о том,

Как бог Меркурий, первый в мире,

Придумал лиру, дал ей строй,

Как под Киленскою горой

Он первый стал играть на лире.

И про гобой я не забыл: