О снах и о смерти - [13]

Психологически мы можем понять этот процесс, как переход от эгоцентризма к эгосознанию. Все наши теневые импульсы приводят к эгоцентризму желания, аффекта и их власти. Каждый хочет любой ценой и часто по-детски проложить свой собственный путь. Если эго удаётся осознать такие импульсы и подчинить их Самости (внутреннему «богу»), эта огненная энергия преобразуется в реализацию личности. Таким образом, эго становится сознающим своё место, а стесняющая свинцовая гробница превращается в тайный сосуд, в котором чувства могут быть сохранены и контеинированы (здесь также подразумевается способность не терять самообладание).

Одна из трагедий старения — то, что часто занимает мои мысли, — состоит в вопросе о том, почему, с одной стороны, старение человека коррелирует с возрастающей тенденцией реагировать по-детски упрямым образом, и в то же время, с другой стороны, болезнь и телесная слабость человека увеличивают его зависимость от тирании медицинских и других учреждений, специализированных на уходе и опеке. Ни в коем случае не желая оправдывать такую тиранию, я спрашиваю себя о том, какой скрытый смысл лежит за освобождением от этого, т. е. силой преобразования исходящего из тени эгоцентризма в эго-сознание. Однажды женщине девяноста трёх лет, обеспокоенной мыслью об отказе от своей любимой квартиры и перемещении в дом престарелых, приснилось, что в этом доме находится женщина (не сновидица!), которая жаждет власти и всегда пытается отстаивать собственный путь. Эта женщина должна была стать менее категоричной и отказаться от своей властной установки. Демоническая власть эгоистичной тени должна быть трансформирована в «сосуд» силы эго!

С этой точки зрения смерть часто можно рассматривать как момент критического столкновения добра и зла в человеке. Во многих картинах Средневековья смерть представлена как борьба ангелов и демонов за душу умирающего человека, а причастие, даваемое умирающему в католицизме, содержит элементы экзорцизма. Следующий сон пациента, «находящегося на грани смерти», представлен в серии снов «Эго и Архетипа» Эдингера и описывает впечатляющую картину борьбы противоположностей, которые, в некотором смысле, не борются вообще.

Двое профессиональных борцов участвуют в ритуальном бою. Их борьба красива. Они представляют собой не столько антагонистов, сколько совместно трудящихся над сложным и заранее спланированным представлением людей. Они спокойны, невозмутимы и сконцентрированы. В конце каждого раунда они отдыхают в раздевалке, т. е. в специальной для нанесения грима комнате. Я вижу, что один из них окунает свои пальцы в кровь и размазывает её по своему лицу и по лицу своего противника. Далее они возвращаются на ринг и возобновляют быстрое, яростное и чётко выверенное представление.[51]

В конечном счёте, борьба здесь описывается только в качестве «зрелища», принадлежащего к миру иллюзий. Эдингер указывает на то, что в основе этой борьбы лежит Самость [62], единство противоположностей. Среди собранных Дэвидом Элдредом картин умирающей женщины, есть изображение поединка между светлой и тёмной мужскими фигурами [63], т. е. аналогичного мотива столкновения противоположностей. Возможно, мы должны рассматривать это в связи с поразительными и многочисленно представленными на древних саркофагах сценами борьбы и, особенно, поединков. Мы также можем вспомнить о том, что гладиаторские бои древнего Рима первоначально проводились в честь мёртвых.

Идея смерти как своего рода решающей борьбы, по-видимому, имеет архетипическую природу. Владислав Борос, современный католический теолог ярко описывал проблему смерти. С его точки зрения, смерть представляет собой не простое разделение души и тела, а процесс полной трансформации, который оказывает влияние даже на самые глубокие внутренние пласты души.[64] В момент смерти внутреннее единство души движется к мировому центру, «сердцу Вселенной» или ядру мира, где в тотальности встречи с самой собой она делает выбор за или против Бога. «В этом метафизическом месте человек принимает своё конечное решение. Этот выбор касается вечного существования… и в нём действие становится бытием, решение — состоянием, а время — вечностью».[65] Это новая психологическая интерпретация окончательного выбора загробного пути — в рай или в ад. «В своей неизменной форме Бог одним приносит мучение, а другим — блаженство, в зависимости от того, примет ли человек божественную любовь в смирении или отвергнет её».[66] Такое представление о разделённых противоположностях характерна для христианской точки зрения и представлена в истории Фауста, которого обманул и увёз Мефистофель.

Однако в египетском и алхимическом символизме противоположности в последний момент примиряются и после смерти тела объединяются в единое целое. По этой причине в Египетской Книге Врат в конце воскресения умершего появляется двуликий бог (с головами Сета и Гора), сопровождающий солнечного бога в процессе его перехода в потусторонний мир.[67] «Именно они приветствуют Ра на восточном горизонте неба».[68] Это изображение называется «Двуликий». Оно воплощает в себе природу противоположностей, ставших единым в обожествлённом умершем.