О скупости и связанных с ней вещах. Тема и вариации - [102]

Но о чем мы говорим, когда говорим о «русской душе»? Какую реальность она могла бы содержать? Определенно не статистическую и социологическую, определенно речь идет о стереотипе и фантазме, но это еще не означает, что она не функционирует и не производит эффектов. Наконец, все стереотипы всегда симптомы, индикаторы некого затруднения, показатели определенной исторической констелляции, даже если они являются ошибочными упрощениями и путями напрямик. Что не так со стереотипами, так это, вероятнее всего, то, что они слишком легко распределяются по неким национальным типологиям и группам, – это распределение чего-то, что в первую очередь представляет не внешний конфликт между национальными клише, а внутренний антагонизм социального порядка. «Русская душа» (всегда в кавычках) представляла бы здесь избыток страсти, который невозможно встроить в функциональный двигатель, сделать из него что-то прибыльное (ведь всякая быстрая прибыль в следующем шаге уже растрачена), то есть в конечной инстанции превратить его в движущую силу капитализма. Неэкономическая страсть, которую невозможно экономить. Но эта противоположность между чрезмерностью и экономической рациональностью внутренне присуща самому капитализму, где возникает двойная петля: с одной стороны, капитализм не переставал (и все еще продолжает демонстрировать) невероятную способность наделять функциональностью как раз нефункциональные избытки, так что именно эксцессы не прекращали становиться залогом его размаха – по этой составляющей субверсивная эксцессивность, вместе с «русской душой», всегда заново проявляла себя в качестве фантазма, вымысла, идеи фикс или капли воображения, которые необходимы для того, чтобы все остальное могло течь гладко. С другой стороны, фантазмом является и сам предположительно рациональный ток капиталистического развития, который мог бы функционировать лишь по логике применимости, внутренней оптимизации постепенного накопления и т. д. Словом, печальный итог в том, что эксцесс страсти далеко не так субверсивен, как он видится, а экономическая рациональность далеко не так рациональна, как кажется. Так что и «русская душа» не может вызволить нас из сложного положения и даже избавить от логики скупости. Посредством «русской души» Восток и Запад лишь обмениваются своими фантазмами, и тот и другой видят на противоположной стороне то ли погибель, то ли спасение, обе вещи в иллюзорном колебании. Или же они возвращают друг другу свое сообщение в перевернутой форме.

Гобсек и Скрудж тоже воплощают определенные стереотипы, но литература в конце концов служит (также) тому, что выставляет на обозрение стереотипы и фантазмы, питает их и вместе с тем их оголяет и деконструирует. Русская галерея скупцов вписывается в точности в тот исторический момент, когда образ классического скряги переживает кризис и трансформацию. Басни Крылова знаменуют завершение некоего периода, пушкинский Барон является драматическим воплощением последнего домодерного скупого, которым движет жажда абсолютной власти, гоголевский Плюшкин демонстрирует скрягу как результат мучительного распада старого порядка, не способного включиться в новый, тогда как Достоевский прорисовывает максимальный контраст между наполеоновскими амбициями и мелочной скупостью в их противоречивой сопричастности. Русский фокус раскрытия сложностей этого исторического момента представляет собой проницательное освещение диагноза психической и либидинальной экономики, которую на этом переломе затронула скупость.

Мне бы, однако, хотелось закончить на более легкой ноте, заглянув во времена советского социализма. Ильф и Петров в «Двенадцати стульях» (1928) преподнесли нам бессмертный образ мелкого мошенника Остапа Бендера, который является своеобразным новым воплощением Чичикова в период социализма, продолжение же, «Золотой теленок» (1931), помимо Остапа Бендера, предлагает нам еще и центральный образ «скупца», социалистического миллионера Александра Ивановича Корейко. Тот заполучил миллионы путем подпольной торговли, всевозможного мелкого жульничества, коррупции, сомнительных махинаций, но его проблема в том, что свое многомиллионное богатство, которое он скрывает в чемодане, в советское время он вообще никак не может применить.

Обладатель десяти миллионов походил на боксера, расчетливо подготавливающего свой триумф. Он подчиняется специальному режиму, не пьет и не курит, старается избегать волнений, тренируется и рано ложится спать; все для того, чтобы в назначенный день выскочить на сияющий ринг счастливым победителем. Александр Иванович хотел быть молодым и свежим в тот день, когда все возвратится к старому и он сможет выйти из подполья, безбоязненно раскрыв свой обыкновенный чемоданишко. В том, что старое вернется, Корейко никогда не сомневался. Он берег себя для капитализма. И чтобы никто не разгадал его второй и главной жизни, он вел нищенское существование, стараясь не выйти за пределы сорокашестирублевого жалованья, которое получал за жалкую и нудную работу в финсчетном отделе, расписанном менадами, дриадами и наядами