О сильных мира того - [15]

публика явилась в цирк, как на экстраординарное представление.

Валь был настроен благодушно, городская труба хватила выше всех, и он на радостях сделал первый почин, заняв в цирке ложу. Понятно, что за ним потянулась и вся администрация города. Публика также спешно брала билеты.

Я должен был в первом отделении выйти в репризе[5].

Наскоро надев свой клоунский костюм и загримировавшись, я вышел к наездникам с криком:

— Батюшки, несчастие! Городская пожарная, машина загорелась!

Эти слова моментально испортили настроение духа губернатора, и с этого момента у нас началась глухая борьба.

Не буду останавливаться на мелких придирках полицеймейстера, который подметил неприязненное выражение на лице губернатора при взгляде на меня, — не буду упоминать и о мелких придирках полиции ко мне и к цирку, — расскажу, что случилось у меня с Валем.

Из Курска впоследствии фон-Валь был назначен градоначальником Петербурга. Ретивность барона сделала ему карьеру.

В описываемое время в Курске в высшем свете первым лицом была графиня Клейнмихель, сын которой, кадет пажеского корпуса, был завсегдатаем цирка и вместе со своим другом, князем Касаткиным-Ростовским, постоянно вертелись в уборных и конюшнях, распространяя запах духов…

Тогда оба были еще мальчиками. Впоследствии я с ними столкнулся в Петербурге в цирке Чинизелли, когда они уже были взрослыми. Молодые прожигатели жизни, в блестящих офицерских костюмах, они сидели в первом ряду ложи у барьера, у самого главного хода в цирк.

Был модный субботник, неизменно посещаемый любителями цирка из аристократии; ждали генерал-губернатора фон-Валя.

Я узнал, что с минуты на минуту явится мой заклятый притеснитель и с нетерпением ждал его.

Полиция зашевелилась у входа, как муравьи в муравейнике, отдергивая тяжелую портьеру, чтобы пропустить блестящего генерал-губернатора.

Я прервал на полуслове свою речь, сделал паузу и, приложив многозначительно палец к губам, на ципочках подошел к барьеру, встал на него и сказал:

— Шшш… Валь идет[6].

Валь появился. Гром аплодисментов в верхних рядах, хихиканье, перешептывание в первых рядах.

Клейнмихель и Касаткин-Ростовский помогли распространить в высших кругах мою злую шутку. У Валя было много врагов и шутка переходила из уст в уста…

Адмирал Зеленый

В Одессе существовали две газеты. Одну из них «Новороссийский телеграф» — редактировал черносотенник, юдофоб (гонитель евреев) некто Азмидов.

Градоначальник Одессы, адмирал Зеленый, всячески покровительствовал редактору «Новороссийского Телеграфа» Азмидову и сам глумился, где только мог над евреями.

Рассказывали, что он призывал к себе старого еврея, который соблюдал древний обычай носить «пейсы» и, собственноручно осыпая грубой бранью и насмешками перепуганного на смерть еврея, отрезал ему ножницами пейсы, всячески глумясь над ним.

Он до того ненавидел евреев, что когда ему раз пожаловались на одного из них и тот оказался невиноват, адмирал крикнул:

— Так запишите его в книгу воров!

Конечно, на самом деле такой книги вовсе не существовало.

Адмирал Зеленый держал город в вечном страхе арестов и высылок.

При встрече с ним все должны были вставать и снимать шляпы. Столкнувшись раз с гимназистом, грозный адмирал закричал на него:

— Шапку долой!

А так как гимназист растерялся, Зеленый сбил с него фуражку и надрал уши.

После этого директор гимназии просил Зеленого приехать в учреждение для того, чтобы ученики знали его в лицо и при встрече знали бы, перед кем снимать фуражку.

Все эти возмутительные истории заставили меня обратить внимание на всесильного диктатора Одессы и бороться с ним посредством сатиры.

Мое первое выступление. Я приготовил колпак из толстого картона, на котором была наклеена газета «Новороссийский Телеграф», надел на мою дрессированную свинью, крепко, привязав к ушам и шее так, чтобы название газеты было ясно видно.

Потом я спросил одного одессита, как зовут Азмидова.

— Он подписывается Михаилом Павловичем, а на самом деле его зовут Михаил Лукич. Говорят, он скрывает свое не то греческое, не то армянское происхождение, желая быть истинно-русским и тем угодить Зеленому.

Я просил своего собеседника указать незаметно пальцем из-за занавеса на Азмидова, который сидел в первом ряду.

Музыка грянула наш выходной марш, и я пошел на арену.

Едва я показался со своей свиньей, меня встретил хохот, крики, апплодисменты, кругом только и слышалось: Колпак… Колпак…

— Ты видишь, что напечатано на колпаке?..

— Ну, и шутка!..

— Ловко, брат!

— Попал, что называется, в самую точку!

Кончиком шамбарьера[7] я показал своей свинье, куда надо было бежать и где остановиться.

Свинья стала, как раз против сидящего в первом ряду Азмидова. Я позвал ее:

— Чушка, поди сюда.

А сам держал шамбарьер в одном положении, не позволяя этим ей двинуться с места.

— Свинья, поди сюда.

Она не двигалась, несмотря на мои повелительные крики. Тогда я сказал:

— Виноват, теперь с каждой свиньей надо обращаться вежливо. Михаил Лукич, пожалуйте сюда!..

А сам незаметно для публики шевельнул шамбарьером. Свинья увидела направление шамбарьера и смело подошла ко мне.

Гром апплодисментов мне и моей свинье.