О сапожнике Матоуше и его друзьях - [5]

— Если вы не поймаете этого мальчишку, — грозил обходчикам лесничий, — я всех вас выгоню!

Те клялись и божились, что застрелят сапожника, как только поймают на месте преступления; но угрозы лесничего и усердие обходчиков не привели ни к чему.

Однажды Матоушу не повезло. В трактире провожали масленицу, танцевали. Во Вранове были свои музыканты; не хватало только контрабаса, а без него какая музыка! Контрабасист пришел из Войкова. Вместо того чтобы прекратить игру в полночь, как повелевает святая церковь, он продолжал пиликать на своем инструменте до рассвета и только утром в среду, когда наступил святой пост, отправился домой, изрядно навеселе. По дороге музыканта разобрало, он заблудился в лесу и угодил ногой в поставленный сапожником капкан. Контрабасист метался, словно заяц, и хоть он не задохся, но упал в сугроб вместе с контрабасом и уснул. Счастье, что на другой день жена нашла его и высвободила. Он отделался только легкой простудой. В горах со смехом рассказывали о том, как контрабасист попался в капкан. Но Матоуш не смеялся. Его грызла совесть при мысли, что несчастный чуть было не поплатился жизнью. Матоуша несколько успокоила проповедь священника, в которой тот благочестиво объяснил, что музыканта покарал сам бог, ибо он осквернил своей игрой святой пост; а ведь каждый школьник знает из катехизиса, что это великий грех.

«Значит, его бог наказал», — облегченно вздохнул сапожник, который слушал проповедь на хорах. Совесть перестала его мучить.

Но дело кончилось плохо. Через полгода контрабасист умер от чахотки. Вечное шатанье и пьянство свели его в могилу.

— Animas fidrelium, — пел Матоуш вместе с другими над его гробом. Но тут в Матоуше снова заговорила совесть. Она нашептывала, что он во всем виноват. В ушах у Матоуша постоянно звучали причитания вдовы и плач малых детей.

— Отец, я пойду странствовать, — вырвалось у него однажды осенним утром, когда он очнулся от тяжелого сна.

В эту ночь Матоушу приснился контрабасист: ноги его были зажаты в капкане, а сам он грозил сапожнику смычком. Матоуш верил в сны, как и его мать; они часто поверяли их друг другу.

— Не дури, парень! — напустился на сына старый сапожник, услышав о его намерении. Но парень настоял на своем и ушел бродить по свету, неся людям свое ремесло и совесть. Мысль о погибшем контрабасисте не давала ему покоя. Куда идти, Матоуш не знал. От старых солдат да и от других людей он слышал о венгерском вине, которое течет, как вода по желобу, о свином сале и богатой жизни, какой не найдешь в Чехии. И он решил идти в Венгрию; она манила его издали, как евреев, странствовавших в пустыне, манила обетованная земля. Еще до духова дня молодой сапожник был в Моравии, у Вларского перевала. А призрак чертова контрабасиста бродил вместе с ним.

«Исповедуюсь», — подумал про себя Матоуш в надежде избавиться от привидения. Этот непоседа и озорник был набожен, как и его мать, и ходил к исповеди. Раз в год он каялся в своих грехах, но о силках никогда не заикался. Ведь, если бедняк ловит зверя, не привязанного в хлеву или в конюшне, — это не воровство и совсем не грех. Господа сами выдумали, что серны, зайцы и куропатки их собственность.

«Исповедуюсь там, где меня не знают, чтоб не дошло до нашего священника», — повторял про себя Матоуш и отправился к исповеди.

Толстый священник удивленно взглянул на худого бродягу-мастерового. По выговору он узнал, что этот парень из земли еретиков, где был утоплен святой Ян. Он не хотел верить исповеди странника: ведь это неслыханная вещь, чтоб музыкант попался в капкан.

«Очевидно, этот бездельник издевается над святым покаянием; людям из тех краев верить нельзя», — подумал священник и спровадил кающегося, сказав, что грех его является покушением на жизнь человека и он отпустить такого греха не может, — надо идти в полицию и во всем признаться.

«Я ведь не хотел его убить», — доказывал себе сапожник и чувствовал, как в носу у него щекотало, и он готов был расплакаться. Закапали слезы. Матоуш сдержал их и побрел с поникшей головой дальше, в Венгрию, через моравскую границу. Он спешил и в первом же местечке снова попытал счастья. Венгерский священник умел немного говорить по-словацки. Он разрешил Матоушу исповедоваться на родном языке; не прошло и четверти часа, как кающийся избавился от контрабасиста.

— Эти венгры — совсем другое дело, — похвалил Матоуш святого отца, однако понравилось ему здесь и многое другое. Правда, он не знал пословицы: «Extra Hungariam non est vita; si est vita, non est ita» («Нигде нет такой жизни, как в Венгрии»), но если бы знал, то согласился бы с ней. Вскоре Матоуш не только узнал, что вино называется по-мадьярски — бор, мясо — хус, сало — салона, но даже утолял жажду и голод этими щедрыми дарами. Он поступил работать к мастеру и жил припеваючи.

Немцы говорят: «Nichts ist schwerer zu ertragen, als eine Reihe von schönen Tagen» («Человеку долго не вынести хорошего житья»). И Матоуш не вынес. На следующий год, перед праздником святого Мартина, обуяла его тоска, и не так тоска по дому, как по престольному празднику. Этот день в Войкове всегда был для него веселым и радостным. И так случилось, что в день праздника, утром, сапожник уже пел на хорах, а вечером танцевал в трактире с Рузой Кикаловой.