О сапожнике Матоуше и его друзьях - [6]

Скитания по свету не прошли для него даром. Матоуш вынес из своего путешествия несравненно больше того, чем хвастались портные и другие мастеровые после возвращения из Вены. Они говорили только о дворцах, о знатных господах, женщинах, фиакрах и другой ерунде, о чем не стоило б и слушать. Иное дело Матоуш — он был куда прозорливее! Все, что он услышал и увидел во время странствия, было настоящее диво! Весь мир был одним огромным чудом, расколотым на куски, разбросанные по всем дорогам жизни. Душа сапожника была переполнена этими чудесами! Куда бы ни взглянул человек, всюду есть что-то такое, что приводит его в восхищение. И когда Матоуш рассказывал об этом, вы бы послушали, как он был красноречив, вы бы видели, как он захлебывался от восторга!

Через неделю после престольного праздника Матоуш в новых венгерских сапожках пошел под вечер погулять.

— Что это вы хромаете? — спросил он жену старосты, встретив ее на тропинке возле дома.

— От простуды хромаю. Лечусь, да доктор, видно, ни черта не понимает.

— А я знаю средство.

— Какое, Матоуш, какое?

— На венгерской границе я видел за одной деревней рядом две статуи на одной подставке: святого Якуба и святого Филиппа. Святой Якуб держит в правой руке клок волос; святой Филипп — в левой руке черный ватный чепец с белым кантом. Никто из людей не смог бы вырвать у них из рук этих вещиц, и горе тому, кто бы на это отважился!

Чтобы усилить впечатление, Матоуш прервал повествование и сделал выразительную паузу.

— А как к ним попали этот чепец и волосы? — спросила старостиха, горя нетерпением поскорее узнать о целебном средстве.

— Случилось это так… Однажды ночью под первое мая, — начал свой рассказ сапожник, — ведьмы, по своей скверной привычке, летали на метлах. Если бы они летали как всегда, то ничего бы не случилось; но на этот раз они вздумали досадить обоим святым, гонялись друг за дружкой вокруг них на своих метлах, показывали им свои вонючие языки и голые зады. Это богохульство, конечно, вывело святых из себя. Филипп протянул левую руку и схватил одну бесстыдницу за чепец; Якуб протянул правую руку и выдрал у другой ведьмы клок седых волос. Но ведьмы вырвались и улетели. В сжатых руках у статуй остались навсегда только эти вещи; несомненно, они будут их держать до судного дня. Чепец весь черный, только из подкладки высовываются клочья белой ваты, а волосы — седые. С тех пор к святым часто приходят паломники, даже издалека, и святые помогают от боли в ногах, судорог и других недугов… Жалко, что это так далеко.

— А что, если б мой старик запряг коня и свез меня туда?

— Что вы… туда нужно идти пешком, со странниками, иначе не поможет.

Как только жена старосты пришла домой, она рассказала о чуде мужу, а когда тот не поверил, стала упрекать его:

— Вот видишь, безбожник, ты никогда ни во что не веришь!

Матоуш снова принялся за браконьерство. Он забыл о музыканте. Весь год ему везло. Но счастье переменчиво, и молодого сапожника постигла беда. К осенней охоте из Вены приехали в имение господа.

— Староста, в понедельник в наваровских лесах охота. Пан граф позвал гостей и приказал, чтоб ваша деревня прислала двадцать загонщиков. К рассвету чтобы все были на месте. Сигнал — барабанный бой.

Так заявил барский ловчий рано утром в субботу. Староста обязан был выполнить приказание. На очереди была изба Штепанека, и Матоушу пришлось идти вместо отца. Что-то дрогнуло в нем, он предчувствовал недоброе и все воскресенье придумывал, как бы отделаться от опасного поручения. Но придумать ему ничего не удалось. Оставалось только покориться судьбе. В понедельник он встал рано, еще затемно. Прошло уже две недели со дня святого Губерта, покровителя всех охотников. Наступила зима; на холмах белел первый снежок. Матоуш надел короткий отцовский полушубок, надвинул на лоб лохматую шапку-ушанку; по бокам у него на тесемке висели рукавицы, каждая величиной со щенка; в правой руке он держал палку, чтоб стучать по деревьям и пугать зверя. Вооружившись таким образом против зайцев и мороза, сапожник ждал сигнала.

На рассвете с наваровского двора, находящегося недалеко от Вранова, донесся барабанный бой, призывавший обычно на барщину, а теперь на охоту. Врановцы, с дубинками и трещотками, отправились в путь. Большая часть загонщиков были подростки. Отцы охотно посылали своих сыновей на гон: день охоты засчитывали за два дня барщины. И парни тоже были довольны. Они шли с криком и веселыми песнями. В толпе раздавались озорные шутки. Пепик Вальша запевал:

А я знаю, что мне делать:

Я возьму да оженюсь;

Я пошлю жену работать,

А сам набок завалюсь.

А за ним Иозка Миксанек:

Ну-ка, милка, обувайся,

На барщину собирайся.

И потом весь хор:

Мужики в деревне нашей

Хуже псов паршивых;

Если б староста был пес,

Кантор пес, священник пес,

То была бы псов, псов, псов

Полная деревня.

Песня эта прерывалась старинным припевом:

Пусть черт возьмет панов.

Потом затянули другую, тоже высмеивающую господ:

Слышьте, люди, расскажу вам:

У наваровского пана

Есть парик из козьей шерсти.

— Тш… там из бора выглядывает лесничий… Не услышал бы да не донес!

— Пускай себе… невидаль какая… тоже барин, — скалил зубы Гонза Патек и тихонько напевал: