О сапожнике Матоуше и его друзьях - [13]

— Или она станет моей женой, или я пойду бродяжничать.

Странствия были для него убежищем, где он хотел укрыться от горестей жизни, вознаграждением за все обиды.

В это время схоронили старого учителя. Над его головой прошумели воды вечного забвения и избавления от тягот жизни. Космический атом возвратился в черную пропасть вечных изменений, вечного водоворота, откуда он на мгновенье выбился к мутному свету сознания. Нужно было найти нового укротителя для распустившийся мальчишек, с которыми матери не могли уже-ничего поделать. Ах, если бы он только был здесь со своей розгой! Но где его взять, если людей, готовившихся к этому занятию в школах, — не хватает, а господа вместе с достопочтенным паном викарием об этом и не думают?.

У старосты идет совещание.

— В Гавирне учителем портной; почему бы и у нас не мог стать учителем тот, кто не обучался этому?

— Гм… Да ведь гавирнский учитель даже не умеет латинским шрифтом писать и пишет только готическим, — ворчит староста про себя.

— А вот в Бездечине учителем ткач, — раздается другой голос.

— Ну, этот и считать не умеет, — бормочет коншель Ваноучек.

— Одним словом, нужен поскорее какой-нибудь учитель.

— Попросим, чтобы назначили Иржика Махачека.

— Он для этих разбойников слабоват… Лучше, пожалуй, молодого Штепанека. Он сейчас ведет себя очень хорошо. И учен достаточно. Говорят, по ночам все что-то пишет или читает. Сам господин священник говорит, что он сбросил с себя старого Адама и стал совсем другим человеком.

— Ну что же… Оба они — свои люди, и любой из них лучше, чем какой-нибудь чужак.

Так Иржик и Матоуш получили шансы занять место покойного. Теперь они боролись не только за Ружену, но и за место учителя. Но Матоушу вредил черт, а Иржику помогали религиозные песенки и кларнет.

— Что с вами такое, что вы хмуритесь да швыряете все?

Так спросила Ружена отца, когда он однажды, придя откуда-то, начал швырять все, что ему попадалось под руку.

— Ах, не спрашивай! — заворчал тот, замахав в воздухе хлопушкой для мух.

— Ну скажите же!

— Он стал в Комарове священником.

— Кто он?

— Еще спрашиваешь — кто!.. Этот твой поп… Я был в Войкове, там мне рассказали. Если бы ты бросила сапожников и эти комедии, ты могла бы стать экономкой. У него там теперь двоюродная сестра за экономку.

— Отец!

И снова, как и в тот раз, у нее просилось на язык: «Какой вы глупый!» Но она только расхохоталась.

— Над чем ты смеешься?

— Да над этой двоюродной сестрой… родственницей…

Отец хлопнул дверью и уселся во дворе погреть старые кости в лучах летнего солнышка. Потом, заглянув под навес, где лежали дрова, заметил, что они уже подходят к концу. Тогда он бросил думать о святом отце и крикнул дочери в окно:

— Ружена, возьми пилку и сходи за хворостом.

— Куда?

— Ну куда же, как не в господский лес.

— А если меня там поймает лесничий или новый злой обходчик?

— У тебя есть глаза, уши и ноги! Увидишь, услышишь — и убежишь.

Они заперли дом и пошли вдвоем. Розарке неохота идти. Она еле бредет. Ее движения исполнены прелести. Недаром Розарку прозвали «принцессой». Она шагает через ложбинки у речки, радуясь в душе, что отделалась от патера. Перед глазами у нее стоит его лицо с каплей под носом. Придя на Балатков лужок, окруженный со всех сторон молоденькими лиственницами, она запела старинную песенку: «Пасла овечек я в зеленой роще, пасла овечек я в темном лесу». Вместе с ней пела зеленая роща; только овечек здесь не было. Зато следом шел Иржик Махачек. Он увидел ее из окна своей избы и по мешку и пилке в руках догадался, что девушка идет в господский лес за хворостом. Вскоре он очутился в Шимоновой роще, на лужайке у ключа, между ельником и лиственницами.

Для Иржика лес — это не только место, где берут или крадут дрова, ключ — не только источник, из которого люди утоляют жажду, трава с цветами — не только корм для коз. В ключе купается солнышко, и не только с неба, но и из холодной воды посылает оно свои теплые лучи. Кругом буйная трава, а из нее высовывают свои головки голубые незабудки.

«Сегодня все ей скажу», — решил он, нарвал незабудок, добавил к ним розовые и белые бессмертники и свил венок.

«Белое, голубое, розовое… самые красивые цвета на свете… Подарю ей цветы, и они скажут больше, чем мои слова».

На душе у Иржика было так празднично, словно он сидел дома и переписывал пьесу. Вот Махачек уже ищет в тени вековых деревьев свою принцессу. У обоих сильно бьется сердце. У Ружены от страха перед лесником, а у Иржика — перед встречей с Руженой. Ведь нельзя же просто подать ей букет, ничего не говоря… Нет… надо что-нибудь сказать… Кругом тишина; птицы, спрятавшись от жары где-то на деревьях, не раскрывают клювов для пения; только разве временами затрещит сорока или сойка. То там, то здесь мелькнет белка и умчится. Иржик напряженно прислушивается. Кто-то пилит в ельнике.

Это она!

Ружена, укрытая в чаще, подпиливает небольшое деревцо; она согнулась; голова опущена, одна нога отставлена; через плечо мешок. Она готова убежать сию минуту. Он набрался храбрости и раздвинул ветви. Услышав шум, девушка перестала пилить. Шорох все ближе и ближе. Лесничий или злой обходчик?