О сапожнике Матоуше и его друзьях - [11]

— А что, если кому-нибудь захочется взять побольше?

— Там нет таких. Ни у кого не возникает желания хвастаться перед другими лишними вещами. Никто не боится нужды в старости или в дни болезни. Ведь жадным и хищным человека делает страх перед нуждой.

— А где этот остров?

— В двух местах: здесь и тут. — Войта показал одной рукой на левую сторону груди, другой — на голову. — В голове и сердце.

— Я тебя не понимаю.

— Писатель Мор, которого жестокий король потом казнил, назвал это государство «Утопией» — местом, которого нет на свете. К этому поэтическому острову в океане истории, среди грозных бурь и страданий, плывут пока только наши чувства в союзе с нашим разумом, который говорит нам о том, что человечеству не будет лучше, пока эта земля обетованная не станет действительностью.

Матоуш вскочил, как ужаленный, и ликующе воскликнул:

— Я буду шить даром обувь, а все необходимое мне даром даст общество. Прекрасной станет жизнь на свете: без страха, без заботы о завтрашнем дне.

— Ты хотел бы работать сапожником на этом острове?

— Да. Я люблю свое дело.

Они долго говорили о той стране, где все общее. Воздушные замки вздымались к облакам. Друзья поднимались по радужным ступенькам и смотрели сверху вниз на подлый и фальшивый мир, полный жалоб, слез, бедности, полный несправедливости, притеснений, мир преступлений, злодеяний. Матоуш увидел оттуда лесников с ружьями, стражников с колючими усами, скамьи с розгами, чисто выбритых францев из замков, господ в колясках с лакеями, богачей — одним словом, всю эту злую свору, отнявшую у него много радостей в жизни. Он спустился к ненавистной нечисти и сказал:

«В новом обществе я бы всех этих… перестрелял», — хотел он крикнуть, но сам испугался этой мысли и только произнес:

— Всех этих я бы посадил в тюрьму.

Матоуш назвал по именам всех своих врагов я услышал в ответ:

— Это было бы насилием, а насилие не может создать того, что может существовать века и иметь славное будущее.

— А что бы ты сделал со своими противниками?

— Они должны были бы, так же как и все другие, работать.

— А кто твои противники?

— Да хотя бы епископы и прелаты.

— Это было бы замечательное зрелище: откормленные господа с толстым брюшком и очками на носу подвозят к стройкам камни и кирпичи в тачках или вязнут в глине, шагая за плугом… Неплохо было бы также послать их по хатам в помощь хозяйкам, чтоб они мыли полы, топили печи, сбивали масло, а сами ели бы сыворотку. Или еще лучше: заставить их сапожничать и отдать мне в ученье. Я бы их выучил шпандырем, как мазать дегтем сапоги и туфли.

Щеки Матоуша горели, мысль усиленно работала. Он уносился на крыльях фантазии и уже представлял себе, как он проснется однажды утром и вдруг увидит, что все стало во Вранове, и в замках, и во всей округе таким же, как на том острове. Он даже представил себя хозяином этой чудесной страны и стал рассказывать, как нужно организовать и вести это общее хозяйство.

— Граф, который послал меня в Смржовку отведать розги, будет доить коров, чистить хлев и пасти гусей.

Для каждого из своих врагов Матоуш подыскал подходящую работу. Хуже всего пришлось стражнику, который сек Матоуша.

— Он будет по нотам выкидывать навоз из свинарника, а днем возить его на поле.

Молодой Пехар с минуту слушал, а потом нахмурился и перебил его:

— Так об этом, брат, говорить нельзя. Это святое дело — мечта всего человечества!

— Но, — возразил Матоуш, — это было бы местью господам за то, что они нас обирали и мучили.

— Месть только опорочила бы прекрасную идею.

Они спорили. Каждый настаивал на своем, и, наконец, Войта с улыбкой сказал:

— Какие мы глупые! Спорим, будто этот ясный мир завтра появится вместе с утренним солнышком. Пока это только надежды и мечты, а вокруг — беспросветная тьма.

— А у нас в Чехии нет людей с такими убеждениями?

— Я знаю только одного.

— Кто это?

— Эммануил Арнольд[5], что был раньше в наших горах на есенском дворе управляющим, а потом арендатором. Теперь он торгует в Праге солью, но только так, для отвода глаз. На самом же деле он издает запрещенные книги, распространяет их в народе и сам в тумане плывет к этому острову.

— И ты, Войта, веришь в это, а хочешь быть священником?

— Я должен исполнить то, что обещал матери.

— А как же это совместить с поповским дармоедством?

— А разве ты не слышал о первых христианах?

— Ага… они жили как на том острове.

— Да… ведь о них написано, что они были — одно сердце, одна душа, что никто из них не нуждался, все было общим… Один из отцов церкви так рассказывает о христианах первых столетий: «Всем, что от бога, мы пользуемся сообща; и весь род человеческий может, как и мы, пользоваться божьей добротой и щедростью». А другие проповедуют: «Голодающим принадлежит хлеб, который ты держишь на складах; голому — одежда, которую ты прячешь в шкафах; босому — туфли, которые у тебя заплесневели; неимущему — деньги…» Эти идеи я буду проповедовать с кафедры, вселяя в людские сердца веру в то, что в будущем так будет на всем свете.

— Посадят тебя… в тюрьму посадят…

— Посадят тебя, в тюрьму посадят, — повторил молодой Пехар, возвращаясь ночью в отцовскую хату. — Меня уже посадили… Обет, данный матери, словно темница, словно непроглядная тьма…