О природе - [38]

А пошел через Тироль в сторону Сорбонны. Прихожу в Сорбонну и говорю: хочу учиться на бакалавра. А меня спрашивают: «Если ты хочешь учиться на бакалавра – тебе должно быть что-нибудь присуще как феномену. А что тебе как феномену присуще?» Ну, что им ответить? Я говорю: «Ну что мне как феномену может быть присуще? Я ведь сирота». «Из Сибири?» – спрашивают. Говорю: «Из Сибири». «Ну, раз из Сибири, в таком случае хоть психике твоей да ведь должно быть что-нибудь присуще. А психике твоей – что присуще?» Я подумал: это все-таки не Храпуново, а Сорбонна, надо сказать что-нибудь умное. Подумал и сказал: «Мне как феномену присущ самовозрастающий логос». А ректор Сорбонны, пока я думал про умное, тихо подкрался ко мне сзади да как хряснет меня по шее: «Дурак ты, – говорит, – а никакой не логос!» «Вон, – кричит, – вон Ерофеева из нашей Сорбонны!»

116

Всем людям дано

себя познавать и мыслить.

В этом фрагменте подтверждается ключевая мысль Марты Нуссбаум: Гераклит создает понятие сознания как самопознания, предшествующего всем функциям мышления. Ведь иначе наше мышление станет жертвой всеобщей изменчивости и тогда мы не сможем правильно познавать вещи, а вглядываясь в себя, мы каким-то образом занимаем отрешенную позицию, позволяющую сформулировать что-то неизменное (N 18). Тем самым мы тоже получаем трехуровневую структуру: от всеобщей изменчивости вещей через отрешенность самопознания, над ними возвышающегося, к непостижимому высшему действию Логоса.

Такая схема только и могла работать как познавательная до появления привычной нам научно-понятийной системы, дающей устойчивые определения. Если человек может быть выделен обособленно, неким обособленным именем, то может обособленно быть выделено и его самосознание.

117

Человек, когда напьется,

ведется молодым слугой и спотыкается,

не понимая, куда идет,

потому что душа его влажная.

* * *

Гераклит очередной раз утверждает, что политическая незрелость подобна опьянению – как молодой слуга вынужден отводить пьяного домой, так и люди, не понимающие общего интереса, эгоистически думающие только о своем полисе, «возвращаются» в него, то есть занимаются политикой в нем под руководством демагогов, влиятельных, но бестолковых. Молодой слуга – образ сильного, мускулистого, но при этом неразумного и бестактного человека. Натуралистическая символика вина и опьянения тоже понятна: это символика неразумной страсти как политической, так и личной. Как заметил Лебедев, «влажная чувственность у Гераклита ассоциируется с сексуальностью (влажная сперма, смерть души) и вином, то есть дионисийской сферой. Духовный огонь – это солнечный, аполлонический элемент» (Л 396).

118

Сухой блеск – душа мудрейшая

                    и лучшая.

* * *

Такая душа отзывчивая; как на восходе солнца, как только оно заблестит, сразу начинает высыхать роса, так и эта душа, как только вспыхнет свет знания, сразу отражает его строгостью своих суждений. Такая душа и мудра, иначе говоря, всегда лучшим образом выступает в судах, и «лучшая», благороднейшая, то есть готова выполнять решения суда, в том числе общие суждения людей о необходимости обороны, и проявляет себя в этом деле разумнее всего.

119

Нрав – дух человеку.

* * *

В этих знаменитых словах (иногда при их переводе и цитировании оставляют оба греческих термина, и получается «Этос – человеку даймон»), конечно, сосредоточена вся борьба Гераклита с суеверием, верой в добрую и злую судьбу, удачные и неудачные дни и т. д. Единственный дух для человека, единственная его судьба и удача – это его собственная нравственность. Лучше всего понять эти слова в духе выражения М. Горького «Правда – бог свободного человека!», а ни в коем случае не в банальном смысле «человек – кузнец своего счастья». Ведь здесь дух не просто покровительствует человеку, но и требует от него соответствия нормам этого духа. Скорее уж нужно сближать с выражением «Человек человеку друг» (в том смысле, что мы не только получаем помощь от друга, но и берем с него пример), чем с банальностью о власти над собственной судьбой, которая была бы для Гераклита просто бессмысленна. Приведем толкование Барбары Кассен:

Разнообразие интерпретаций, которые предлагаются для фрагмента В 119 Гераклита, позволяет понять, насколько ἦθος[24], впрочем, не менее, чем δαίμων[25], является чужим для нас. В целом это принято толковать так, что назначение человека вписано в его личность (sein Eigenart [его своеобразие], как переводит Г. Дильс и В. Кранц), или в смысле фатальности (рождение Антигоны), или в смысле ответственности (нет другой судьбы, кроме той, которую человек себе кует). Жан Боллак опирается на пару ἔθος-ἦθος[26], привычка-характер, чтобы заметить: все эти интерпретации опираются на свойственное XVII в. анахроничное представление о «характере», тогда как греческий язык не делает из него никакой виртуальной сущности, которая могла бы быть отделена от способа бытия (что касается самого Боллака, он выбирает совершенно другую интерпретацию: J. Bollack, H. Wismann, Heraclite ou la separation р. 328). [То есть эти слова можно перевести: способ бытия человека делает его (в чем-то) божеством / ставит его перед чем-то божественным] В «Письме о гуманизме» Мартин Хайдеггер удачно обыгрывает общий ἔτυμον [первоначальное значение слова] так что предлагает считать, что «человек живет (…) вблизи Бога»