О поэтах и поэзии: Гёльдерлин. Рильке. Тракль - [53]

И как склоняется широкость вершин

Вязовых рощ по-над мельницей, и как во дворе

Растет смоковница.

И по праздникам, равно ночью и днем,

Странствуют там загорелые женщины

По шелковистым полянам,

В мартовскую пору,

А по медленным тропам цветным,

Тяжелые от золотых сновидений,

Бродят убаюкивающие ветра.

Так пускай же дадут мне

Полный сумеречного света

Один из благоуханных бокалов,

Чтобы забыться я смог

В сладкой дрёме средь Теней.

Нехорошо

Стать бездушным

От помыслов смертных,

Но хорошо быть в беседе,

Когда сердца открыты сполна,

И многое услышать о днях, когда любили,

И о делах, что обрели свою явь.

Но где же друзья? Беллармин

Со товарищами? Кто-то

Скован робостью и не спешит к роднику и к ручью;

Но богатство неизменно начинается

В море. И они, как художники,

Вместе несут земли красоту,

Не отвергая с презреньем крылатые войны,

В одиночестве жить продолжая сквозь лет череду

Под древесною мачтой, где не полнятся Ночи

Светом празднества города, ни гитары мелодией,

Ни туземными бурями ног.

Но пришли все же

И к индусам мужи,

Туда, где с вершины прозрачной

Гор виноградных

Стремится Дордонь

И вместе с роскошной

Гаронной гонит

Широкий как море поток.

Но память отнимается и даруется морем,

И от любви тоже невозможно оторвать взор,

Но то, что остается в пребыванье, то созидают поэты.

Райнер Мария Рильке

Ночной ход

Всё несравнимо. Ибо каждым всё наедине пропето

с самим собою; и в словах ничто нам не открылось;

что можем мы назвать? есть только кротость –

истинная божья милость,

когда согласные друг с другом мы: сиянье это

и взгляд, к нам прикоснувшийся, быть может,

и есть то самое, в чем нашей жизни таинство и суть.

Тому ж, кто борется, чтоб нечто повернуть,

мир не откроется; кто знанье слишком множит,

тот не заметит вечного. Как эту ночь, что велика.

В ней защищенным чувствуешь себя, деля массивы звезд

на части равные: легка тогда река.

Как мощен звездный мост!

Капри, 1908

<Госпоже Грете Вайсгербер>

Вне нас миров напор, поистине несметных…

Но кто найдет язык, чтоб передать

всё превосходство и восторг игры ответной,

что возгоняет в нас и нашу суть и стать?

Вне нас – ветра, полеты, зовы, напряженья,

обман, коварство, власть…

А внутри – блаженное цветенье

и неописуемая связь.

19 июля 1916

* * *

Пока ты ловишь то, что бросил сам, твой танец –

всего лишь ловкость рук и маленький доход.

И только если вдруг ловцом Мяча ты станешь,

что на тебя летит из вечности высот,

в твой центр направленный твоей Партнёршей вечной

прицельнейшим броском: так строят Божий мост, –

тогда лишь силы явь в себе почуешь встречной:

с той стороны поток почуешь в полный рост.

И если б ты владел возвратной силы мощью,

нет, чуть чудесней: позабыв про силу и про страх,

вдаль мяч отбил (вдаль птиц бросают так

весна и осень в перелетах днем и ночью,

и стаи старшие дают птенцам тепло,

чтоб за моря в рывке их мужество росло),

то этот риск тебя бы превратил в реального со-игрока.

Отныне не позволишь ты ни одного броска

себе облегчить, но и тяжелей уже не станет ноша эта.

Из рук твоих уйдет, покойна и легка,

стремительно в свои края комета…

Мюзот, 31 января 1922

Для Елены Буркхардт

Помнит ль природа рывок,

когда креатуры восстанье

многих с основ сорвало?

Кроток остался цветок,

слушая неба дыханье,

почве доверив крыло.

Он отказался от бега

и от капризов движенья,

вот почему он так чист и богат.

Танцев глубинных в нем нега

и водопад изумленья.

Надо ли лучших наград?

Лишь к сокровенному путь

сердца глубинами строить –

разве же наша судьба не высока?

Кому-то – в тайфуне тонуть,

кому-то себя в нем героить.

Наше величье – бытийство цветка.

Мюзот, 22 декабря 1923

Восьмая Дуинская элегия

Рудольфу Касснеру посвящается

Распахнуты в простор, открытый настежь,

Творенья очи. И только наши смотрят словно вспять,

всеокружив его подобием сплошных капканов,

все перекрыв тропинки на свободу. Что там, снаружи,

знаем мы, пожалуй, лишь из лика зверя;

еще бы: ведь уже младенца

мы поворачиваем вспять, чтоб формы

он созерцал в оглядку за спиной, но не открытость, но не тот простор,

что так глубок в случайном взоре зверя.

Свободного от смерти. Мы же

ее одну и видим. Зверь свободный

закат свой чует лишь позади себя,

перед собою – Бога; когда ж идет вперед –

то только в вечность;

так, как идут туда фонтаны и колодцы.

Когда бы нам могло явиться вдруг

хоть на единый день то чистое пространство,

где непрерывно распускаются цветы!

Но перед нами – мир всегдашний,

и никогда не открывается Нигде;

нет, не со знаком минус: чистота,

та неподвластность никому, что только дышит,

и бесконечно знает, и никого и ничего не ищет.

Так ребенок порой себя теряет в тишине и входит в это,

и тормошат его, чтобы вернуть назад.

Или вдруг кто-то умирает, и тогда

он это – сам; ведь если смерть

подходит очень близко –

ее не видно, и тогда наружу

взглянуть нам удается, в измерение иное,

быть может даже мощным зверя взором.

Влюбленные, когда нет никого, кто взор им застит,

подходят тоже к этой тонкой кромке и,

изумленные, глядят-ненаглядятся…

Им словно по ошибке приоткрылось

там, позади другого – нечто вдруг…

Но дальше их – ни-ни, никто;

преградой – мир всегдашний.

Всегда к творению повернутые, мы

лишь в нем одном отыскивать умеем свободы проблески, от нас во мгле сокрытой.