О нас троих - [147]

— Как они поведут себя? — спросил я. — Как ты думаешь?

— Кто знает, — сказал Марко. — Может, промолчат. Закроются на все замки. А может, закатят страшный скандал, будто я оскорбил святыню. Может, предложат больше денег, решив, что дело именно в них. Может, пригрозят, что подадут в суд, что втопчут меня в землю.

— Главное, чтобы ты был ко всему готов.

— Готов я, готов. Не волнуйся.

Мы доехали до места, Марко показал водителю, где остановиться. Мы вышли у перекрестка; по тротуарам текла толпа, вливаясь в офисы, магазины, бары; мы замерли на несколько секунд, разглядывая деловых мужчин при галстуках, деловых женщин в строгих костюмах из хлопка и льна, со стороны казалось, что они думают о чем-то простом и понятном.

Марко указал мне на высокое стеклянное здание у самого перекрестка с кроваво-красной надписью «ПАНАМАКС».

— А вот и кайманы, — сказал он. Тут у входа остановилось такси, из него вылез белобрысый здоровяк в летнем пиджаке и встал, поглядывая то на часы, то по сторонам.

— Это Тед Фитцуотер, мой агент, — сказал Марко. — Ну, я пошел, — он перевел дыхание.

— Вперед, — сказал я, сердце бешено колотилось. — Срази кайманов наповал. Покажи, что не все готовы плясать по их указке.

— Не все. — Марко хлопнул меня по плечу. — Хорошо, что ты рядом.

— Я тебя здесь подожду, — сказал я, махнув рукой в сторону бара в псевдоитальянском стиле за нашими спинами. Мы обменялись долгими взглядами, он своим энергичным шагом перешел перекресток, пожал руку агенту и скрылся с ним за дверью стеклянного здания.

Я зашел в бар, заказал капуччино и слоеное пирожное с кремом, проглотил их в два счета, не отходя от стойки, и даже не почувствовал вкуса. Я все время дергался, вертел головой, высматривая Марко через окно. Я думал, насколько может затянуться встреча: придется ли ему пожимать всем руки, садиться за длинный стол, выслушивать какие-то речи, прежде чем сказать, что с фильмом покончено, или же он огорошит их прямо с порога, без всяких преамбул и протоколов? Накинутся ли на него американские кайманы с угрозами или станут уговаривать его до изнеможения, уставятся ли молча друг на друга, когда он выйдет за дверь? Вмешается ли его агент, запутает ли все еще больше; совладает ли Марко со своим импульсивным характером и не примется ли осыпать их оскорблениями, швырять бумаги и все, что подвернется под руку; вызовут ли кайманы охранников или, может, сразу позвонят в полицию? Я был готов ко всему, как давным-давно в Цюрихе, когда караулил на улице, пока Марко обыскивал бывший дом Мизии; я думал, что еще может произойти, смотрел по сторонам, наблюдал за улицей, чтобы не пропустить появление Марко.

Минут через двадцать я понял, что задача оказалась куда труднее и неприятнее, чем мы ожидали; я представлял себе Марко, загнанного в угол, сражающегося в одиночку против единого фронта ожесточенных взглядов, криков, жестов. Я, словно наяву, слышал, как кайманы угрожают ему, шантажируют, льстят, чтобы добиться своего; видел, как он отбивается из последних сил. Я еле сдерживался, чтобы не рвануть в «Панамакс» к нему на подмогу, но понимал, что это выглядело бы крайне глупо, что Марко и сам прекрасно справится, ему достаточно моей моральной поддержки.

Я так нервничал, что вышел из бара и принялся мерить шагами тротуар, потом вернулся внутрь. Я тупо смотрел на окружающих: смотрел на руки барменов, наливающие напитки, на руки клиентов, нетерпеливо постукивающие по стойке, берущие бриоши и слоеные пирожные, на рты жующие, на глотки проглатывающие, на губы облизываемые. Я смотрел, как люди приближаются друг к другу и отдаляются, как обживают пространство и как отодвигаются, уступая место вновь пришедшим. Я смотрел на свое отражение в зеркале и думал о том, что мне гораздо тяжелее найти общий язык с миром, чем многим другим, от моей знаменитой сверхобщительности не осталось и следа. Но мысль, что мы с Марко и Мизией вот-вот ввяжемся в новую авантюру, как двадцать лет назад, будоражила кровь и грела душу; казалось, что наконец-то я отыграюсь за все поражения, задушенные протесты, разочарования, которые разрушали меня в течение стольких лет, за всё, что мне не нравилось, мне не принадлежало, портило жизнь. Я вспоминал детство, когда чувствовал себя страшно несчастным и чужим в предназначенном мне сценарии, и думал, что именно к этому я всегда стремился: избавиться от одиночества, примкнуть к близким по духу людям, обрести укрытие, пойти за кем-то, найти свою нишу и выпустить на свободу дремавшие во мне способности.

Я смотрел в окно: машины на дороге, люди на тротуаре, огни стоп-сигналов, сизые облачка выхлопов, взгляды в упор, взгляды искоса и вскользь, маленькие толпы на переходах, шаги быстрые, шаги медленные, шаги, замирающие перед витринами. Я все чаще смотрел на часы, чувствуя, что теряю ощущение времени.

Потом я в очередной раз посмотрел на дверь и увидел Марко: он уже подходил ко мне, криво улыбаясь, и выглядел так, будто только что побывал на поле боя.

— Ну, как все прошло? — спросил я, не отрывая взгляда от его лица.

— Давай выйдем. — Марко показал рукой на дверь. — Пройдемся, и я все тебе расскажу.