О Нарнии - [18]

Эти люди, женщина в первом случае и женатый мужчина во втором, считали, что детский писатель, как и любой другой, должен «дать публике то, чего она хочет». Дети, безусловно, публика особая. Так что сперва разузнайте, чего же хочется им, и дайте им это, даже если сами этого не любите.

Другой подход на первый взгляд напоминает предыдущий, но, я думаю, сходство это поверхностное. Так писали Льюис Кэрролл. Кеннет Грэм, Толкин. Сначала свои сказки они рассказывали знакомым детям, быть может, сочиняя их на ходу. А потом они перерастали в книгу. Тут много общего с первым способом, потому что ребенку, который сидит перед вами, вы дадите именно то, чего он хочет. Но ведь этот конкретный ребенок, конечно же, отличается от других детей. Здесь и речи быть не может о «детях» — этаком странном племени, чьи склонности вы должны изучить, как антрополог или коммивояжер. Кроме того, вряд ли вам удастся вот так, лицом к лицу, потчевать ребенка историями, которые, по вашему расчету, должны ему понравиться, но вас оставляют равнодушным. Уверен, ребенок заметит это. Вы бы стали немного иным, потому что говорите с ребенком, и он изменился бы, потому что слушает взрослого. Между вами возникает связь, и из такого общения вырастает история.

Третий способ — единственно возможный для меня. Сказки я нишу потому, что этот жанр как нельзя лучше подходит для того, что мне нужно сказать; так композитор может писать похоронный марш не потому, что намечаются чьи‑то похороны, а потому, что некоторые музыкальные образы лучше выразить именно в этой форме. Этот метод можно приложить не только к сказкам, но и ко всей детской литературе. Мне рассказывали, что Артур Ми[60] не знал близко ни одного ребенка, да и не стремился к этому; по его словам, ему просто повезло, что мальчики любят читать о том, о чем он любит писать. Быть может, эта история — выдумка, но она прекрасно иллюстрирует мою мысль.

Среди жанров «детской литературы» меня больше всего привлекают фантастика и сказка (в широком смысле слова). Конечно, бывают и другие книги для детей. Трилогия Эдит Несбит о семействе Бастабл[61] — прекрасный образец иного жанра. Это — история для детей, в том смысле;, что дети могут ее читать и читают. Но кроме того, именно эта форма лучше всего передает настроение детства. Правда, Бастаблы появляются и в одном из ее романов для взрослых, но эпизодически; не думаю, что Несбит выдержала бы нужный тон. Когда пишешь о детях от лица взрослого, очень легко скатиться в сентиментальность, а ощущение реального детства пропадает. Все мы помним, насколько то, что мы переживали и детстве, отличалось оттого, что видели старшие. Когда Майклу Адлеру задали вопрос о новых экспериментальных школах, он сказал: «Оценку подобным экспериментам я смогу дать лишь тогда, когда сами школьники, повзрослев, расскажут нам, что же происходило там в действительности». Таким образом, эта трилогия, какими бы невероятными ни были многие из ее эпизодов, дает нам гораздо более реалистичное представление о мире детства, чем большинство «взрослых» книг. А ее маленькие читатели, сами того не ведая, делают что‑то очень зрелое. Ведь эта книга — изучение Освальда, неосознанный сатирический автопортрет, который понятливый ребенок оценит в полной мере; но попробуйте усадить ребенка за психологическое исследование, написанное в любой другой форме! Есть и еще один способ заинтересовать ребенка психологией. Но я рассмотрю его позднее.

Кажется, коснувшись в разговоре книг о семействе Бастабл, мы обнаружили некий принцип. Если детская книга — просто верная форма для того, что автору нужно сказать, тогда те, кто хочет услышать его, читают и перечитывают ее в любом возрасте. Впервые я прочел «Ветер в ивах» и книги о Бастаблах, когда мне уже было под тридцать, но не думаю, что поэтому они доставили мне хоть сколь‑нибудь меньшее удовольствие. И я готов утверждать, что это — правило: книга для детей, которая нравится только детям, — плохая книга. Хорошие — хороши для всех. Вальс, который приносит радость лишь танцорам, — плохой вальс.

Думаю, это правило в первую очередь относится к моим любимым жанрам детской литературы — сказке и фантастике. Слово «взрослый» в устах современных критиков обычно выражает одобрение. Они борются с тем, что зовется «ностальгией», и презирают то, что прозвали «питер–пенством»[62]. Если вы признаетесь, что гномы, великаны, говорящие звери и волшебницы по–прежнему дороги вам и в пятьдесят три, вряд ли ваша вечная молодость удостоится похвалы, скорее ее назовут задержкой в развитии, достойной прозрения и жалости. Я хочу сказать несколько слов к свою защиту не потому, что эти обвинения чересчур задевают меня. Просто то, о чем я поведу речь, отражает мой взгляд на сказки, да и на литературу в целом. Защиту я построю на трех положениях.

1. Для начала скажу: tu quoque. Критики, для которых такое нейтральное слово, как «взрослый», имеет положительный оттенок, сами взрослыми быть не могут. Выглядеть постарше, восхищаться взрослыми только потому, что они взрослые, краснеть от одной мысли, что тебя примут за ребенка, — приметы детства и отрочества, Для ребенка и подростка — это в меру здоровые симптомы. Молодые мечтают вырасти. Так и надо. Но тот, кто и в зрелости озабочен, взрослый ли он, действительно отстал в развитии. В десять лет я читал сказки украдкой, и мне было бы стыдно, если бы кто‑то обнаружил это. Сейчас, когда мне пятьдесят, я читаю их не таясь. Я вырос и оставил младенческое, в том числе — страх показаться ребенком и желание быть очень взрослым.