О наречиях русского языка - [27]
Далѣе: если писать всѣ слова на-слухъ, то теряется всякое разумное, сознательное изученіе. Мы примемъ за новое слово чуждаго происхожденія то, что́ въ сущности намъ давно знакомо, но произносилось нѣсколько иначе. Изученіе наречій именно тогда только занимательно и полезно, когда это дѣлается не безотчетно и состоитъ не въ затверживаніи новыхъ словъ, а въ розысканіи происхожденія ихъ и образованія. Читая (Слов. Акад.) слова: та́малка или супротки, какъ они произносятся, мы становимся втупикъ, видя, что одно значитъ тряпицу, другое посидѣлки; но если скажемъ притомъ, что первое пишется отыма́лка, и служитъ для съема горшковъ съ загнетки, а второе, супрядки, отъ слова прясть, то намъ открывается другой видъ, другое поприще и поле, и мы произносимъ слова эти сознательно, понимая ихъ значеніе. Этого мало: если писать на-слухъ, то жестокіе промахи неизбѣжны; неоспоримымъ доказательствомъ служатъ всѣ словари чужихъ языковъ, составленные на-слухъ незнавшими этого языка. Такъ и въ областномъ словарѣ множество словъ написаны по такому правописанію, что ихъ нельзя понять и что теряется всякое разумное производство ихъ; напримѣръ: а́бжа, вмѣсто о́бжа; ажи́ще, вмѣсто ежище, ёжъ; бати́къ, байтикъ, батогъ, бадокъ, падокъ, что́ все одно и тоже; бесомыга и бисомыга, вмѣсто босомыга и бѣсомыга; биздиля́, вмѣсто бездѣля́; вза́боль, вмѣсто взабыль, въ-быль; варя́гуша, вмѣсто ворогу́ша, врагъ; вежжица, вмѣсто возжица, возжа; галанить, галанка, галань, вмѣсто голанить, отъ Голандія; гали́цы, выгалять, вмѣсто голицы, выголять, отъ голый; горо́фина, вмѣсто гороховина; завичать, вмѣсто завѣчать, отъ завѣтъ; комоха, комаха, вмѣсто кумуха, отъ кума́; ма́дежъ, вмѣсто ма́тежъ, отъ мать; мошени́къ, вмѣсто мшеникъ, отъ мохъ; накитка, вмѣсто накидка; огвѣздить, вмѣсто озвѣздить; да кромѣ того, какъ уже было упомянуто, полъ-словаря перепечатано вдвойнѣ, и при всемъ томъ далеко не показаны всѣ различные виды произношенія.
Далѣе: вѣдь и общепринятое правописаніе наше не отвѣчаетъ обычному, по московскому говору, произношенію; глазъ видитъ о, видитъ г, а языкъ говоритъ а, в; какъ тутъ быть? какъ читать написанное нами мѣстное слово: буквально ли, какъ оно написано, или съ тѣми условными уклоненіями отъ кореннаго значенія буквъ, какія приняты въ руской граматѣ? держаться ли этого же правила и тамъ, гдѣ именно нужно показать уклоненіе отъ общаго произношенія, и ставить въ этомъ случаѣ не ту именно букву, которую бы слѣдовало по выговору, а ту, которая, по принятымъ нами условнымъ правиламъ, произносится какъ первая? Наконецъ, какъ быть, если для этого вовсе буквъ недостаетъ, если, напримѣръ, г произносится какъ h, однимъ придыханіемъ, или когда это же г должно быть произнесено именно какъ г, тогда-какъ мы привыкли выговаривать его в? какъ написать котораго, съ тѣмъ, чтобы читали го, а не во или ва? Мы пишемъ здѣшняго, а читаемъ здѣшнева; какимъ же образомъ заставить читать слово это, какъ оно пишется и какъ мѣстами произносится, напримѣръ въ рязанскомъ наречіи?
Изъ предыдущаго слѣдуетъ, что необходимо принять какое-нибудь положительное правописаніе, для однообразія, принять общія правила; иначе мы сами запутаемся среди пестроты и произвола; необходимо же написать слово такъ, чтобы можно было понять и уразумѣть его, если только оно руское; слово, написанное просто на-слухъ, нерѣдко покажется намъ вовсе чуждымъ, непонятнымъ, ровно взятымъ съ неизвѣстнаго языка; необходимо самымъ правописаніемъ указать на корень, на происхожденіе его, на связь съ общимъ рускимъ языкомъ, иначе утрачена будетъ природная связь наречія съ языкомъ; а сверхъ этого, необходимо также указать, какъ можно вѣрнѣе, произношеніе по мѣстному говору!
Кажется, задача эта и всѣ видимыя противоречія ея разрѣшаются легко и просто, если принять слѣдующія условія и правила:
1) Дать читателю предварительное понятіе о различіи наречій, о мѣстныхъ говорахъ: это уже по себѣ дастъ ему средство опредѣлить, какъ написанное слово можетъ, или не можетъ произноситься въ области извѣстнаго наречія. Таковы всѣ общія и безъисключительныя правила произношенія, данныя нами по всѣмъ восьми главнымъ наречіямъ, или по крайней мѣрѣ по четыремъ.
2) Посему должно положить въ основаніе общепринятое правописаніе и произношеніе, отмѣчая условнымъ знакомъ ту букву, которая въ этомъ случаѣ должна быть произнесена иначе, а какъ именно, смотри въ общихъ правилахъ. Такимъ образомъ, мы будемъ ставить всюду о, гдѣ мы писать его привыкли, но отмѣчать, если оно должно произноситься о, вопреки общаго произношенія, читающаго а; писать также и тамъ о, гдѣ, по мѣстному наречію, произносятъ его какъ у, ы, но отмѣчать опять особымъ зна́комъ; писать, гдѣ слѣдуетъ по языку, а не по наречіямъ: ѣ, в, ч, и пр. и отмѣчать буквы эти знаками, для тѣхъ мѣстностей, гдѣ онѣ произносятся какъ: и, я, у, ц, и пр.
Само-собой разумѣется, что этихъ правилъ должно равно держаться какъ въ тѣхъ областныхъ словахъ, которыя находятся, съ небольшими уклоненіями, въ коренномъ языкѣ, такъ и въ выраженіяхъ вовсе для насъ новыхъ; и ихъ должны мы читать, какъ привыкли читать по-руски, съ условною отмѣною въ произношеніи тѣхъ только буквъ, которыя будутъ отмѣчены знаками. Это же самое правило прилагается, безъ всякаго неудобства, и къ наречіямъ болѣе уклонившимся отъ нашего языка, напримѣръ, къ бѣлорускому и малорускому; относительно послѣдняго, та же мысль была уже у Максимовича, но опытъ его немногимъ понравился; а почему? я думаю потому, что довольно трудно и сбивчиво, по непривычкѣ, читать глазами одну букву, а языкомъ, во уваженіе поставленнаго надъ нею знака, другую, и притомъ дѣлать это напамять. Чтобы не сдѣлали и мнѣ нынѣ того же возраженія или упрека, предлагаю слѣдующее:
В книгу вошли известные сказки русских писателей XIX века: волшебная повесть «Чёрная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского (1787–1836); «Аленький цветочек» Сергея Тимофеевича Аксакова (1791–1859); «Девочка Снегурочка», «Про мышь зубастую да про воробья богатого», «Лиса лапотница» Владимира Ивановича Даля (1801–1872); «Городок в табакерке» и «Мороз Иванович» Владимира Фёдоровича Одоевского (1804–1869); «Конёк-горбунок» Петра Павловича Ершова (1815–1869); «Работник Емельян и пустой барабан», «Праведный судья» Льва Николаевича Толстого (1828–1910); «Лягушка-путешественница» и «Сказка о жабе и розе» Всеволода Михайловича Гаршина (1855–1888). Все сказки наполнены глубоким смыслом и обладают непреходящей ценностью.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сборник сказок, загадок, пословиц, поговорок, игр для детей, созданный известным русским писателем Владимиром Ивановичем Далем. Художник В. Конашевич. Сохранены все иллюстрации из печатного издания.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В сборник вошли повести и рассказы русских писателей, рассказывающие о жизни и вере, которая поддерживает и спасает…
Словарь живого великорусского языка В. И. Даля безусловно самый знаменитый русский толковый словарь. До сегодняшнего дня, несмотря на существование словарей-предшественников, диалектных, диахронических, жаргонных словарей, многотомных современных лексикографических описаний, время от времени оказывается, что Далев Словарь отражает русский язык точнее или полнее. Это собрание русской лексики, относящейся, по преимуществу, к диалектам и профессиональным жаргонам, составленное дилетантом-самоучкой, который неоднократно призывал писать как говорим, не проповедовать грамоты как спасения, не приносить никаких жертв для всеобщего водворения ее (С.-Петербургские ведомости, 1857, ј 245), который ратовал за полное избавление русского языка от иноязычных заимствований.
Ноам Хомский, по мнению газеты Нью-Йорк Таймс, самый значимый интеллектуал из ныне живущих. В России он тоже популярный автор, один из властителей дум. Боб Блэк в этой книге рассматривает Хомского как лингвиста, который многим представляется светилом, и как общественного деятеля, которого многие считают анархистом. Пришла пора разобраться в научной работе и идеях Хомского, если мы хотим считаться его единомышленниками. И нужно быть готовыми ко всесторонней оценке его наследия – без церемоний.
Андре Моруа – известный французский писатель, член Французской академии, классик французской литературы XX века. Его творческое наследие обширно и многогранно – психологические романы, новеллы, путевые очерки, исторические и литературоведческие сочинения и др. Но прежде всего Моруа – признанный мастер романизированных биографий Дюма, Бальзака, Виктора Гюго и др. И потому обращение писателя к жанру литературного портрета – своего рода мини-биографии, небольшому очерку, посвященному тому или иному коллеге по цеху, – не было случайным.
Институт литературы в России начал складываться в царствование Елизаветы Петровны (1741–1761). Его становление было тесно связано с практиками придворного патронажа – расцвет словесности считался важным признаком процветающего монархического государства. Развивая работы литературоведов, изучавших связи русской словесности XVIII века и государственности, К. Осповат ставит теоретический вопрос о взаимодействии между поэтикой и политикой, между литературной формой, писательской деятельностью и абсолютистской моделью общества.
«Как начинался язык» предлагает читателю оригинальную, развернутую историю языка как человеческого изобретения — от возникновения нашего вида до появления более 7000 современных языков. Автор оспаривает популярную теорию Ноама Хомского о врожденном языковом инстинкте у представителей нашего вида. По мнению Эверетта, исторически речь развивалась постепенно в процессе коммуникации. Книга рассказывает о языке с позиции междисциплинарного подхода, с одной стороны, уделяя большое внимание взаимовлиянию языка и культуры, а с другой — особенностям мозга, позволившим человеку заговорить. Хотя охотники за окаменелостями и лингвисты приблизили нас к пониманию, как появился язык, открытия Эверетта перевернули современный лингвистический мир, прогремев далеко за пределами академических кругов.
В 1856 году известный археолог и историк Алексей Сергеевич Уваров обратился к членам Академии наук с необычным предложением: он хотел почтить память своего недавно скончавшегося отца, бывшего министра народного просвещения С. С. Уварова, учредив специальную премию, которая должна была ежегодно вручаться от имени Академии за лучшую пьесу и за лучшее исследование по истории. Немалые средства, полагавшиеся победителям, Уваров обещал выделять сам. Академики с благодарностью приняли предложение мецената и учредили первую в России литературную премию.
Наша эпоха, которая сама себя назвала новой, то ли закончилась, то ли подходит к концу. Остается наблюдать, как – казалось – недавно возведенные идеологические, культурные, философские конструкции покрываются сеточкой трещин, осыпаются, а потом медленно разрушаются, обнажая то, что раньше было скрыто от постороннего взгляда, – свою структуру. Эссе Кирилла Кобрина, собранные под этой обложкой, – об устройстве некоторых книг, из которых эта эпоха была сделана. Пертурбации с черепом автора трактата XVII века о погребальных урнах; лондонские благотворительные лавки, где заканчивают свой век еще недавно волновавшие публику сочинения; яростный мизантроп Свифт, брезгливый мизантроп Владимир Сорокин; Владимир Ленин, Франц Кафка, Томас Манн, Хорхе Луис Борхес, Александр Кондратов и другие создатели нашего культурного обихода – в новой книге Кобрина. Автор смотрит на руины нового с меланхолией и благодарностью.