О, мед воспоминаний - [3]

Эта новость волнует всех окрестных помещиков: никто не знает, что это за штука.

Мосье Поль Ив, тоже вдовец, живущий неподалеку, бросается на разведку в поместье

Дюваль и сразу же подпадает под чары хозяйки.

И мать, и дочь необыкновенно похожи друг на друга. Почти одинаковым туалетом

они усугубляют еще это сходство: их забавляют постоянно возникающие недоразумения

на этой почве. В ошибку впадает и мосье Ив, затем его сын Жан, студент, приехавший из

Сорбонны на каникулы, и, наконец, инженер-геолог эльзасец фон Трупп, приглашенный

для исследования глины и тоже сразу бешено влюбившийся в мадам Дюваль. Он —

5

классический тип ревнивца. С его приездом в доме начинается кутерьма. Он не

расстается с револьвером.

— Проклятое сходство! — кричит он. — Я хочу застрелить мать, а целюсь в дочь...

Тут и объяснения, и погоня, и борьба, и угрозы самоубийства. Когда, наконец,

обманом удается отнять у ревнивца револьвер, он оказывается незаряженным… В тре-

13

тьем действии все кончается общим благополучием. Тут мы применили принцип

детской скороговорки: "Ях женился на Цип, Яхцидрах на Ципцидрип…" Поль Ив женился

на Дюваль-матери, его сын Жан — на Дюваль-дочери, а фон Трупп — на экономке мосье

Ива мадам Мелани.

Мы мечтали увидеть „Белую глину" у Корша, в роли мосье Ива — Радина, а в роли

фон Труппа — Топоркова.

Два готовых действия мы показали Александру Николаевичу Тихонову (Сереброву

— популярный в Москве редактор многих изданий тех лет.) Он со свойственной ему

грубоватой откровенностью сказал:

— Ну, подумайте сами, ну кому нужна сейчас светская комедия?

Так третьего действия мы и не дописали.1

Вот и кончилось мое житье в комнате студента — брат Надежды (Мымры)

возвращался с практики...

Потом мы зарегистрировались в каком-то отталкивающем помещении ЗАГСа в

Глазовском (ныне ул. Луначарского) переулке, что выходил на бывшую церковь Спаса на

Могильцах.

Сестра М. А. Надежда Афанасьевна Земская приняла нас в лоно своей семьи, а

была она директором школы и жила на антресолях здания бывшей гимназии. Получился

"терем-теремок". А в теремке жили: сама она, муж ее Андрей Михайлович Земский, их

маленькая дочь Оля, его сестра Катя и сестра Н. А. Вера. Это уж пять человек. Ждали

приезда из Киева младшей сестры, Елены Булгаковой. Тут еще появились и мы.

К счастью, было лето и нас устроили в учительской на клеенчатом диване, с

которого я ночью скатывалась, под портретом сурового Ушинского. Были там и другие

портреты, но менее суровые, а потому они и не запомнились.

С кротостью удивительной, с завидным терпеньем — как будто так и надо и по-

другому быть не может — принимала Надежда Афанасьевна всех своих родных. В ней

особенно сильно было развито желание не растерять, объединить, укрепить

булгаковскую семью.

_______________

1 В архиве М. А. Булгакова в рукописном отделе Ленинской библиотеки следов этой

пьесы, к сожалению, нет.

14

Я никогда не видела столько филологов зараз в частном доме: сама Н. А., муж ее,

сестра Елена и трое постоянных посетителей, один из которых — Михаил Васильевич

Светлаев — стал вскоре мужем Елены Афанасьевны Булгаковой.

Природа оформила Булгаковых в светлых тонах — все голубоглазые, блондины (в

мать), за исключением младшей, Елены. Она была сероглазая, с темнорусыми пышными

волосами. Было что-то детски-милое в ее круглом, будто прочерченном циркулем лице.

Ближе всех из сестер М. А. был с Надеждой. Существовал между ними какой-то

общий духовный настрой, и общение с ней для него было легче, чем с другими. Но сестра

Елена тоже могла быть ему достойной партнершей по юмору. Помню, когда я подарила

семейству Земских абажур, который сделала сама из цветистого ситца, Елена назвала

6

мой подарок "смычкой города с деревней", что как нельзя лучше соответствовало злобе

дня.

Муж Надежды Афанасьевны Андрей Михайлович смотрел очень снисходительно

на то, как разрасталось его семейство. Это был выдержанный и деликатный человек…

Однажды мы с М.А. встретили на улице его сослуживца по газете „Гудок"

журналиста Арона Эрлиха. Мужчины на минуту остановились поговорить. Я стояла в

стороне и видела, как Эрлих, разговаривая, поглядывает на меня. Когда М. А. вернулся, я

спросила его, что сказал Арон.

— Глупость он сказал, — полуулыбчиво-полусмущенно ответил он. Но я настояла,

и он признался:

— Одень в белое обезьяну, она тоже будет красивой... (Я была в белом костюме).

Мы с М. А. потом долго потешались над обезьяной...

Много лет спустя А.Эрлих выпустил книгу „Нас учила жизнь" („Советский

писатель", М., 1960), где немало страниц посвящено М.А. Булгакову. Но лучше бы этих

страниц не было! Автор все время отгораживается от памяти своего бывшего сослуживца

и товарища и при этом волнуется: а вдруг кто-нибудь может подумать, что он, Эрлих,

дружил с „плохим мальчиком". Поэтому он спешит сказать что-нибудь нелестное в адрес