О любви и счастье - [2]

Мало по малу, с развитием производства, где большую роль начали играть мужчины, люди перешли к патриархату. И в соответствии с этим учёт детей начали вести по линии отца. Это особенно стало важно с возникновением имущественного неравенства и права наследования, т. е. с расколом общинного строя на антагонистические классы. Здесь резко изменились не только общественные, но и отношения полов. Секс стал исключительным правом богатых, имеющих жен, любовниц и рабынь. Угнетенные же и подневольные либо прихватывали его на задворках, либо, как нищие, довольствовались случайными находками и подаяниями.

Естественно также возникли различные формы эрзац-секса, от онанизма до уродливых перверсий, вроде скотоложества, чтобы хоть так восполнять недостаток нормы.

В это же время появляются и геи, как ущербность обездоленных мужчин, утешающих себя снятием всех правил и запретов в поиске хотя бы урезанного удовлетворения. Если бы З. Фрейд знал все это, ему не понадобилось бы выискивать в отношениях матери и сына некие комплексы неутоленных желаний и превращать их в утонченное либидо, накидывая сексуальную тень на вполне здравый плетень. Кое-что, конечно, З. Фрейд подсмотрел у природы, но у его последователей это превратилось уже в навязчивую мифологию и апологетику. Неслучайно, что потом фрейдизм со своим психоанализом превратился в бизнес, соперничающий по прибыльности с адвокатурой. Морочить голову всегда легче, чем лечить человеческие язвы и беды.

Возникший патриархат «облагодетельствовал» и детей, чего не допускал матриархат, где все дети были равны и старшие заботились о младших. В условиях же социального господства мужчин-эксплуататоров их дети получали прислугу, которая по мере взросления чада отвечала и за его сексуальную уравновешенность, то есть ей, специально найденной и приставленной, приплачивали за секс-услуги хозяйскому дитяти. Тем, что господа отняли у общества, они делились и с взрослеющим ребенком. Вспомните /касательно темы/ книгу М. Горького «Жизнь Клима Самгина». Это означало, что и в патриархате при своем господстве мужчина никак не хотел неконтролируемого списка наследников, т. е. примеси к богатству чужой крови.

Патриархат, однако, не есть угнетение женщин. Это есть угнетение большинства привилегированным меньшинством. И извращающее насилие над природой человека. Либералов поэтому, надругавшихся над нашей историей, следует назвать проще: либерастами. Не я, однако, придумал этот неологизм.

Жена как бесплатное приложение (рассказ)

Он со злостью сорвал с поваленной перед собой жены последний атрибут ее недоступности, новенькие трусики, едва не порвав их, и резким движением бросил за спину через голову. И тут жена, вместо того, чтобы обидеться от насилия, истерически захохотала.

Он обомлел. И вся его энергетическая мощь куда-то исчезла. Он ожидал, что борьба продолжится, и хотел уже, было, заложить ее левую руку ей за спину, чтобы, придавив грудью, можно было освободить правую для решительных действий. Но, хохоча, она расслабилась настолько, что усилий не понадобилось, и жена податливо распласталась под ним.

Эта готовность была похожа на ту – он помнил ее и всегда мечтал о повторах, – что случалась в медовый месяц, хотя, дай бог, ее хватило бы при подсчете на две недели. Хотя до брака будущая жена особенно не упиралась, но и памятной близости не доставляла. Так, просто сброс избыточного давления. А чтобы подарить что-то яркое, своеобычное – ни-ни. Только в пределах рядовой периодики.

Это сильно угнетало его: ведь она ему нравилась. И он пытался расшевелить ее, рассказывая, сколько радости она недополучает и, соответственно, недодает. Но умные речи на нее не действовали. Собственная потребность была ей мерой активности. А поскольку потребность никак не проявлялась, он терялся в догадках. То ли у нее был жестокий опыт в молодости, то ли невероятный разврат перекормил ее. От разговоров о том она старательно уходила, прикрываясь возрастом и отсутствием интереса.

Иногда он принимался судить себя. Ну, действительно, разве нормально заниматься говорильней о сексе вместо реальных действий. «Если что-то сильно хочешь, покажи это сам в своем поведении», – вспомнил он умную рекомендацию из соответствующей литературы. Но и это ее не разбирало. Он целовал ее и нежно, и бурно, покусывая мочки ушей и сосцы грудей, углублялся поцелуями в подмышки и живот, лобок и далее, устраивая нежные потехи кончика языка с клитором, порой обрушиваясь глубоким провалом головой между ног. Не забывал и про коленки, пальцы на ступнях. Гладил и разминал пятки, глядя ей в закрытые глаза.

Нет, она оставалась непробиваемой. Избыток переполнявших его чувств приводил его то в ярость, то в прострацию уныния. И вдруг он начинал подумывать о самоубийстве, чтобы доказать что-то. Не такая уж это тяжелая тема. На кой черт жизнь, если тебя не понимают, если воздуха радости нет? Любовь становилась большей ценностью, чем жизнь. Но, однако ж, чувства его не ценили и своих не выказывали.

Он ходил подавленный, и изыски его гасли и тускнели. Все бесполезно, да и смерть тоже. Он понял, что, если умрет, она не пожалеет о нем. Но проверить это было немыслимо. Он представил себя в образе мертвеца: «Сфинкс!» – подумал он о жене, глянув воображением, как она будет смотреть на него, мертвого. И… закрыл тему. Потому что даже ревновать ее было не к кому. Ни поводов, ни фотографий. Сфинкс, если не айсберг!