О любви и боле - [5]

Чем больше я ем, тем очевидней тот факт, что я способен есть.

Чем больше я делаю покупок, тем очевидней тот факт, что я способен покупать.

Чем больше я плачу и смеюсь над фильмами, тем очевидней тот факт, что я способен плакать и смеяться над фильмами.

Чем больше женщин я люблю, тем менее очевиден тот факт, что я вообще способен любить женщин. Ой, что это?

Включаем мозг. Или ну его, пусть и дальше не работает? С ним порой очень тяжело, приходится замечать реальное вранье и вопиющие ошибки, признаваемые окончательной истиной. А как заметил — потом уже не развидеть.

И самое страшное то, что никто не поверит в увиденное, даже если ткнуть в это носом…

…Нет, пусть спит. Работать можно и так.

Морально

Не люблю пускать людей в свою искреннюю реальность. Потому что желающие туда попасть, чаще всего, младше меня, и любят искать в себе что-то родственное моему настоящему.

Ты рассказываешь, что с тобой происходит (а то, что происходит — реально ново и нетривиально для тебя); «пущенный» слушает — делает выводы, напряженно ищет сходства — и, конечно, находит; так же схожи чем-то водомерки и совы — и те, и другие размножаются, к примеру. Итак, «пущенный» находит сходство и говорит — видимо, чтобы показать, что вы так похожи, так похожи: «У меня это тоже было. Давно…» Таким образом он даже не приравнивает тебя к себе, нет; он показывает, что ты, будучи старше, только-только дошел до того, до чего он дошел «давно», будучи значительно младше. Ты переживаешь в тридцать лет то, что, по его мнению, он пережил в двенадцать.

Возможно, просто я недоразвитый, да. Но я заметил две вещи. Во-первых, желание лезть в «реальность» исчезает с возрастом. Чем старше мальчики-девочки, становящиеся близкими, тем меньше их желание «знать правду-истину», лезть в душу, искать что-то реальное и настоящее. Во-вторых, пресловутое «у меня было» и «давно» тоже стачиваются годами. Думаю, это потому, что в какой-то момент человек начинает забывать, что было; научается производить чистый и избавленный от гор притяжательного мусора анализ; он начинает понимать, где реальная схожесть, а где — фиктивная. И, самое важное, он становится мудрым и осознает, наконец, что схожесть — это не единственный смысл коммуникации.

Но люди постарше не очень-то хотят в мою искреннюю реальность. Туда хотят обычно те, кто младше. А когда их пускаешь, они прикладывают массу усилий, чтобы показать свое превосходство. Таким образом, хочется сразу слать на. И зачем лезть тогда, спрашивается? Если тебе нечего сказать, кроме того, что у тебя это уже было — на хрена было соваться? Типа, самоутверждение.

Вот поэтому я и не люблю никого пускать дальше того, что они могут увидеть на сцене, когда внезапно происходит невероятное и у меня случается концерт. Не знаете, что это такое? И пускай. Я тоже уже не очень помню.

Странно все-таки устроены люди. Все эти проблемы отцов и детей, все эти проблемы взаимоотношения полов. Когда человек их решает, ему уже пора в гроб, а когда в гроб еще не пора — он весь в проблемах. Такое чувство, что люди — если принять за аксиому идею бога — это прикол, дебильная шутка, нелепая игрушка из пластилина; бог создал людей так, чтобы те не могли не страдать, не могли не создавать себе дебильную мораль, не могли не ограничивать себя, не могли оставлять в покое тех, кто не хочет участвовать в игре, и — самое важное — обязательно добивали слабых. Но не физически, нет, мы же не звери.

Морально.

О комплиментах

Обожаю позу 69. Интересно, что у этих цифр обозначает головы — закорючки или кругляшки? Если кругляшки, то чей кругляш сверху — «м» или «ж»? Кругляш-гуляш!

А вообще, написать я хотел не об этом. Вышесказанное вообще не имеет никакого отношения к нижесказанному. Как и к правде, возможно. Не стану развивать тему, опровергать или подтверждать — это как-нибудь потом, если вдруг выпью. (Но я не выпью.)

Знаете, я вспомнил внезапно — вероятно, недосып тому виной, всю ночь писа́л, как очумелый графопостроитель… я вспомнил, как женщины любят смущаться и переводить все приятности и вербальные «сладости», которыми ты их угощаешь, в «комплимент». Не знаю, как так вышло, но в моем сознании комплимент ассоциируется с неправдой.

Это когда она выглядит не очень, а ты ей: «Да ты просто королева красоты!»

Или у нее плохая осанка, но ты упорно утверждаешь, что даже балерины не умеют держать плечи так же изящно и утонченно, как она.

Или, что еще хуже, она — жутко глупа, а ты источаешь оды ее уму и сообразительности. Таковы комплименты.

Что же делать, когда ты смотришь на нее, и видишь, как сквозь ресницы проходит солнечный свет, создавая намек на призрачную, легкую, как крыло бабочки, тень; или когда у нее нос, как у божества — тонкий и точеный; или вы стоите под дождем, и с ее виска на щеку упала тонкая прядка, по которой бегут капли, и она смеется, а смех ее делает счастливой всю улицу, даже если улица совсем не хочет счастья; когда у нее глаза, освещенные красным огнем светофора, становятся хищными и манят, заставляют терять рассудок, или ямочки на щеках такие, что невозможно не мечтать прикоснуться. Что делать, если ее бедра буквально требуют сжать их в ладонях; если она говорит таким голосом, или о таких вещах, что уже тебе впору смеяться — но не потому, что смешно, а потому, что изнутри, откуда-то из живота, выйдя через пуп, по коже поднимается восторг, восхищение, дикая волна радости, и бьет в подбородок; если она вдруг любит ту же музыку, что и ты, и неожиданно цитирует именно ту строчку из «State of Shock», которая вот только-только пришла тебе в голову.