О Леонардо и его взглядах - [5]

В частности, Леонардо является одним из весьма упорных защитников количественного канона в живописи. Однако никакие пропорции не могли сделать картины Леонардо достаточно ясными и определенными, лишенны­ми всяких туманных и загадочных очертаний. Теория про­порций не спасает Леонардо от его нигилистических тен­денций и поэтому едва ли может считаться для него таким уже всеопределяющим и безупречным принципом. Его по­строения, с одной стороны, сухи и рациональны, с другой же стороны, им свойственна та внутренняя подозрительная неопределенность, двусмысленность и даже откровенная туманность, которая делается вполне понятной, если при­влечь его многочисленные и весьма противоречивые общие суждения философского, естественнонаучного и художе­ственного характера.

Итак, вот к каким чудовищным результатам пришла у Леонардо теория опыта с ее тенденцией обязательно аб­солютизировать этот последний. Перенося весь центр тя­жести на человеческого субъекта, Леонардо обездушил объективный мир вплоть до крайнего механицизма, а слишком веря в эмпирическую текучесть и бессознатель­но признавая бессилие перед ней человеческой личности, Леонардо вместе с превознесением человека тут же учил о всеобщем и мертвом хаосе, который якобы должен охва­тить собою весь мир. Непонятно, чего тут больше — субъ­ективизма или нигилизма, превознесения личности или от­чаяния в ее жизненных и научных возможностях, влюблен­ности в зрительный мир с его оригинальными формами и красками или чисто количественного равнодушия ко вся­кой качественной оригинальности.

Интересные выводы можно сделать, рассмотрев, напри­мер, те источники, которые изучал Леонардо, и проследив, каким образом он к ним относился, на что обращал вни­мание. Об этом—работа П. Дюэма.

Так, почти половину своей книги об источниках, изучав­шихся Леонардо да Винчи, П. Дюэм посвящает Николаю Кузанскому. Мы видим здесь, что Леонардо да Винчи бы­ли известны почти все работы Николая Кузанского, а со­хранившиеся рукописи, в которых имеются заметки Лео­нардо по разным философским проблемам, содержат мыс­ли, «самым несомненным и точным образом относящиеся к метафизическим теориям Николая Кузанского». Многие мысли, которые «у Леонардо выглядят темными, странны­ми и непонятными, благодаря сближению с сочинениями «немецкого кардинала» проясняются, приобретая свой ис­тинный смысл» (137, 146).

К учениям Николая Кузанского, привлекшим внимание Леонардо да Винчи, Дюэм относит в первую очередь сле­дующие. «Бог, — говорит Дюэм, излагая Николая Кузан­ского, — есть синтез творения, а творение есть развертыва­ние бога», бог поэтому существует в стяженном виде во всякой вещи, тогда как все вещи в отвлеченном состоянии находятся в боге. Поскольку, таким образом, бог отвле­ченно есть самая сущность каждой вещи, то мы без труда познаем «основание этой истины, высказанной Анаксагором: все во всем» (там же, 147). Несомненно, к этой по­следней цитате из «Ученого неведения» (II 5) Кузанского относится, например, следующая заметка Леонардо: «Анаксагор. Всякая вещь происходит из всякой вещи, и всякая вещь делается всякой вещью, и всякая вещь воз­вращается во всякую вещь, потому что все, существующее среди элементов, сделано из этих самых элементов» (там же, 149). Прямые или косвенные совпадения заметок Лео­нардо с текстами Кузанца, говорит Дюэм, обнаруживают­ся в учениях о творении и творящей любви, о способно­стях и бессмертии души и особенно в геометрии, в теориях космической динамики, механики, астрономии и методики змерений.

«Среди столь многочисленных влияний, которые испы­тал Леонардо, — заключает Дюэм, — преобладали два, и это — влияние Альберта Великого и Николая Кузанско­го. Их действие не раздельно и не противоположно; они сливались в единой тенденции... и их соединение породило многие из наиболее оригинальных мыслей Леонардо... От­вергая геоцентрическую систему, Леонардо пользовался как материалом для своих размышлений комментарием Альберта Великого на трактат Аристотеля «О небе» и «Ученым неведением» Кузанца» (там же, 268—269). «Нам приходит на ум одно замечание, — пишет Дю­эм,—которое напрашивается, кажется, само собою. Мы только что видели, как Леонардо воспринимает развитые Кузанцем геометрические идеи. В сочинениях Кузанца, в книгах платонических философов, которым подражал «немецкий кардинал», эти идеи имеют прежде всего теоло­гическую цель; они направлены на то, чтобы пробудить в нашем сознании по меньшей мере догадку о божественной сущности, о, ее таинственных исхождениях, о ее отно­шениях к сотворенной природе. Заимствуя эти идеи, Лео­нардо преобразует их; он сохраняет то, что они имеют от геометрии, и отстраняет все, чем они связаны с теологией; он старательно удаляет из них имя бога. Какое объяснение надо дать такому подходу? Следует ли видеть здесь мане­ру скептика, который совсем не стремится возвысить свой ум до ступени, превосходящей человеческую науку? Сле­дует ли видеть здесь щепетильность верующего, боящего­ся предоставить свободной игре своего воображения догматы, которые он признает неприкосновенными и свя­щенными? Ввиду молчания Леонардо, можно в равной ме­ре предлагать оба эти толкования; нелегко найти доста­точные мотивы для выбора одного из них» (там же, 153-154).