О хлебе, любви и винтовке - [163]

— Ни звука! — Бичюс уперся автоматом в грудь остолбеневшего Трумписа.

— Ха! — вытаращил глаза Лаймонас. — Ха-ха-ха! Длинный Черт?..

— Молчи, говорю! Снимай пояс и вяжи своего дружка. Ну!

Трумпис отвалил мешок и наклонился над Перкунасом.

— Связывать его нужды нет, комсорг. — Он выпрямился, доставая головой до потолка.

— Кому я сказал?!

— Так ведь он уже готов: нож по рукоятку вошел… как в сало.

Альгис держал автомат наготове и не знал, что делать дальше. Подойти к Трумпису и связать его? Побоялся. Оставить как есть? Так ничего из этого не получится. А стоять и караулить каждое движение великана Бичюс не хотел.

— Повернись спиной! — приказал Альгис. — И сними шапку. — Трумпис колебался. — Шапку!

Бандит сдвинул треух и втянул голову в плечи. Альгис взвел предохранитель, ухватил автомат за ствол и, размахнувшись, ударил. Трумпис в последнее мгновение качнулся в сторону, удар пришелся ему по плечу. Молниеносно повернувшись, Лаймонас ухватил автомат.

— Я знал, что не станешь стрелять, — миролюбиво пророкотал он, но Альгис уже целился в него из пистолета, который ему дал на прощанье Намаюнас.

— Ни с места!

— Так ведь все равно ты не можешь выстрелить, — ухмыльнулся Трумпис. — А мне вот приказано стрелять, ха-ха-ха! — рассмеялся он своим громыхающим смехом. Он положил Альгисов автомат на пол. Альгис отступил на несколько шагов. — Вяжи, не бойся, ничего тебе не сделаю! — добродушно сказал Лаймонас. Бичюс колебался. — Ну, чего ж ты? Я и сам тебя искал. — Альгис приблизился. Трумпис скинул полушубок, поднял рубаху и, повернувшись к Альгису, обнажил спину. Вдоль и поперек краснели кровавые полосы. — Тридцать шесть отметок положили: десять за бога, десять за родину, десять за здоровье Вайдилы, а остальные — на заднице прописаны, чтобы голова варила. — Он загрохотал. А когда повернулся, Альгис увидел у него на глазах слезы. Наверное, даже у могилы матери этот человек грохотал бы, как пустая бочка, и утирал бы рукавом слезы. — Генуте, жену мою, с девчоночкой в лес увели, а дома оставили мне записку, чтобы возвращался к ним. Вот и весь сказ, комсорг.

— Ну, высказался, все…

— Пойми, комсорг, среди людей живу… — Трумпис снова рассмеялся. — Ну и мастак ты, Длинный Черт! Ловко придумал с мешком!.. Как в сало, вошел нож…

— Больше не будет жрать с кинжала.

— А Генуте прячут, сволочи. Меня шомполами исповедовали, грехи отпустили и снова в отряд приняли. Людей у них, паразитов, маловато.

Альгис поверил бы ему и без демонстрации рубцов. Он прекрасно знал судьбу Гене и ее ребенка — их обоих вынесла весенняя вода. Альгис тогда искал Трумписа и, не найдя, решил, что великан тоже гниет в земле.

— Помоги мне, комсорг. А потом я сам свою пулю найду…

— Из мертвых воскресить их я не могу, Лаймонас. Утопили они твоих…

— Врешь! — Трумпис схватил Альгиса за грудь и приподнял, рванул так, что Альгис стукнулся головой о потолок. Счастье еще, что шапка была толстая. — Ну, я теперь с ними поговорю! Людоеды! Кровопийцы! — Он схватил автомат. — Я им покажу свободную Литву!..

— Погоди! Не горячись! — удержал его Альгис. — Стой, говорю! Расквитаешься, если голову не потеряешь. Делай, как будет сказано. Пойди в сарай и приглуши тех двух, а уж потом возьмемся за командиров. Только смотри, оставь живыми!

Бичюс глядел, как, покачиваясь на ходу, великан пошел к сараю. Минут через десять он вернулся, вытирая руки о полы.

— Дохлые, сопляки! — Больше он ничего не сказал.

— А теперь слушай внимательно: как только кто-нибудь наберет ведро воды и оставит его на срубе, мы тут же пойдем с тобой в дом…

4

Вайдила, втянув носом приятный запах праздничных кушаний, довольно зажмурился.

— Здравствуйте, люди добрые, — поздоровался он, войдя в дом. Увидев Домицеле, кивнул ей отдельно: — Здравствуй…

У Шкемы тряслись руки, дрожал подбородок. Он еле держался на ногах, хотя совершенно протрезвел.

— По-по-по-чему не идут остальные? — промямлил он.

— Так уж положено.

Гость ходил по комнате легкими, неслышными шагами, затем разделся, посмотрелся в зеркало, опять прошелся, бренча оружием, но глаза и уши внимательно следили за тем, что делается снаружи. Убедившись, что опасности нет, он сел за стол, положил автомат рядом с собой и прикрыл его пиджаком. Сам остался в свитере красивой ручной вязки. На груди были вывязаны фигуры двух дерущихся лосей.

— Где постоялец? — Не успел Вайдила спросить, как Шкема стал оправдываться:

— Одни мы одинешеньки… Сын болен, второй пропал невесть где…

Вайдила засмеялся:

— Ладно тебе распинаться.

— Если договорились, придет, — вмешалась Домицеле, и домашние разом обернулись к ней. «Каким голосом заговорила». Взгляд говорил больше слов.

— Домицеле, цыц! Излуплю ремнем, как собаку! — заорал Шкема, сказав то, что уже давно вертелось на языке.

Дверь отворилась. Без стука вошел Скейвис, остановился выжидающе на пороге. Вайдила вынул руку из-под пиджака и пошел навстречу гостю. Домицеле, не скрывая ненависти, смотрела на них.

«Прячутся, как звери, а комедию разыгрывают… — зло подумала она, но тут же спохватилась: — Ведь сама заманила их в ловушку». А в следующую секунду ее опять охватил страх при мысли о том, как по ночам носила продукты Людвикасу, как он несколько раз пытался затащить ее в тайник, как обещал осыпать золотом и как она, вырвавшись, опрометью кидалась на свежий воздух, долго бродила после этого, не решаясь вернуться домой.