О грусти этих дней кто, как не я, напишет... - [3]

О том, что составляет окруженье

Всего, что можно обозначить словом

«Покой»; в неравной схватке за Нирваной

Себя сгноив по разным пустякам,

Я продолжаю мять свои диваны

И пропускаю то, что нам отлил

Веселый Бог из чашечек восторгов,

Безумный ветер, смелость скоростей,

Поток игристых вод и попугаев,

Знакомых птиц и северных светил,

Короче, всех, что он уже отлил

Нам из своей бутыли ожиданий.

Вот волшебство прокуренного сна —

Взять верх над тем, что будто бы сокрыто

В знакомых складках разрыхлённой кожи,

И всё, что есть, отдать тебе, о Боже,

Бери, что дал, и дай мне отдыхать,

Не возникая снова в подтасовках

Твоих невзрачно снятых авантюр,

Средь восхитительных небес, натур,

Культур и встрясок силы откровенной.

Я не возник из призрачных колен,

Описанных в твоих настольных книгах,

Я не способен в тяжестях и ликах

Распространять виденье перемен.

Даже потомством скупо семенясь,

Я растворяюсь в пытке поколений,

В их несомненном зареве, что нам

Не светит больше, чем другим светило.

Могила. Пусть. А что, и пусть могила.

Я научусь себя не вспоминать.

* * *

Я люблю тебя, как дымку над холмами,

Я люблю тебя, как воздух над рекой,

И хоть мало расстоянья между нами,

Но не смею я дотронуться рукой!

Я люблю тебя, как солнечные блики

На воскресных полуснежных облаках,

Я люблю тебя, как радостные крики

Лебедей, несущих сказку на руках!

Я люблю тебя, как озеро дневное,

Заполняющее впадины земли,

И во мне клокочет бурное живое

Слово: «Милая, меня ты полюби!»

* * *

«Умирают только за то,

«ради чего cтоит жить».

Антуан де Сент — Экзюпери

Средь созвездий немого оскала,

Средь пустыни и звёздного сна

Я рисую, рисую удава,

Проглотившего сдуру слона.

И стоит предо мной человечек,

Потонувший в широком плаще,

И рисую ему я овечек

И каких–то зверюшек вообще.

Говорит мне мальчонка с зевотой,

Обронив как бы вскользь, невзначай:

«Если ты приручаешь кого–то — То навеки его приручай».

* * *

Мы слишком умны, чтобы знать о простейших вещах,

И слишком безумны, чтоб верить своим откровеньям,

И кружится шарик растущего в душах смятенья,

И теплится отблеск его на застывших устах.

Мы слишком устали, чтоб мерить иные миры,

И слишком вольны примирять непомерные меры,

А также шумны, хвастуны, суеверны, безверны,

Чтоб скрыть неминуемость нашей отжившей поры.

Мы слишком не те, для кого распинали Христа,

И слишком уж те, для кого заплатили Иуде,

От этого выпало нам то обилие буден,

В которых и есть нашей жизни пустой суета.

* * *

Розоватая ткань облаков

В невесомых расщелинах неба —

Это грузные гроздья Богов,

Не дающих ни зрелищ, ни хлеба.

Как бродяга, развенчан Олимп

И назначен вулканом на Марсе,

И, как вялый и томный полип,

Отживает своё, как ни майся…

Отмежёваны сказки зазря

Перезревших богинь и героев,

И прохладное небо, коря,

Не кивнёт нам своей головою.

Мы одни, как и были, во все

Разлинованные разнолетья,

И какие–то давние «не»

Добавляют себе междометья.

И дорвавшись до наших страстей,

Наполняется небо горстями,

И ложится в пустую постель

Этот мир, оставляемый нами.

И воркует под сводом, томясь,

Голубица о канувшем лете,

И скользит, как волшебная вязь,

Пестрота непутёвых столетий.

* * *

В щенячьем восторге

От пьяного воздуха,

От просто весёлой

Границы холмов

Мы время на торге

Воруем без роздыха

И с радостью голой

Смакуем свой кров.

За смутными силами

Выцветших праздников,

За серыми складками

Наших невзгод

Какими мы милыми

Стали, проказники,

Смешными закладками

В книгах природ.

Прочь, грузные прения

С грозными масками,

Невнятный разбег

Всевозможной тоски…

От сладкого трения

Кисточки с красками

На сочный побег

Нахлобучь лепестки!

* * *

От мельниц ветряных

Пропеллером взмывая

Беспечных и иных

Оскалистых ветров,

Хмельные кубки нам

Свободой наполняя,

В них подсыпает сны

Сервантес–суеслов.

Кольчугою моей

Не уберечь от смерти

Ни страстности огня,

Ни алчности побед,

Постылый суховей

Житейской круговерти

Не высушит меня

В моём рассвете лет.

Размеренным в моём

Немеренном скитаньи

Лишь будет стук копыт

Да отблески костра,

Поношенным копьём

Срывая одеянье,

Зовущееся быт,

Вновь станет жизнь остра.

Кочующих племён

Издёрганный наследник,

Растративший свою

Ознобшую изнань,

Я средь больных времён

Уверовал не в бредни,

А в вечную струю,

Стирающую грань.

И шлем свой очертя,

Без хладного расчета

Ищу я одного —

Источник тот добра,

Который, говорят,

Избавит мир от чёрта,

Я б капельку его

Хоть горстью б подобрал.

Пусть мельницы дрожат,

Исчадие драконье,

Я вырву в крыльях их

Последнее перо,

Какой же аромат

Имеет беззаконье,

Когда законов смрад

Не знает естество.

В седло манит меня

Душа моя испанца

Из тёмных крепостей,

Где несвободы сонь,

Седлай скорей коня,

Мой верный Санчо Панса,

На волю поскорей

Неси меня, мой конь.

Манит в седло меня

Душа моя — калека,

По разным пустякам,

На разных берегах,

Пусть конь, во тьму неся

Безмерность человека,

Развеет по бокам

Его безмерный страх.

Календарь — гильотина весны

«Прошлое — родина души

«человека».

Генрих Гейне

Чуть остывши, забыто, отпето,

Календарь — гильотина весны,

И какое–то вечное вето

Проникает и селится в сны.

Ни следа, ни отметин — отжито,

Не воспрянет, не станется вновь,

И рекою забвенья омыто

Всё, что было: восторг и любовь.

Где–то там в разветвленьях корений,

Дней, времён или даже эпох

Поселился мой маленький гений,

Мой родной и улыбчивый Бог!