О головах - [77]

РОБЕРТ. Жутковато.

АБРАХАМ. А разве не жутко оставить голову на мостовой? По-твоему, из-за того, что отказала низшая форма материи, должна и голова — невредимая музыкальная голова — тоже превратиться в прах? (Берет из-под банки, в которой голова Альфреда, пачку писем, ставит банку обратно, слезает.) Будь Альфред немного разумнее, он смог бы сам нас защитить на суде. Он же требовал только одного — опохмелиться… И еще он обвинял нас в том, что мы похитили его туловище — он уже не помнил, что попал под каток… И еще его голова во все горло распевала дурацкие песни.

РОБЕРТ. Она даже пела?

АБРАХАМ. Да, «О пивоваре» и «Мой любимый Августин» и еще одну нелепую песню (С недовольством.) О кошке, у которой были котята от собаки. Это же генетический абсурд! До этого мы никогда не дойдем! Бред какой-то!

РОБЕРТ. Что это за письма?

АБРАХАМ. Смотри-ка — и фотография! На ней один годовалый человечек! (Протягивает фотокарточку Роберту.) Узнаешь?

РОБЕРТ (тихо). Да это же я…

АБРАХАМ. Верно. А тут этому сеньору три года, размахивает деревянным мечом. Уже видно, что метит в судьи. Не правда ли, самоуверенный человечек?.. Взгляни-ка, у меня сохранились твои школьные тетрадки. А эти письма здесь… Это «дипломатическая корреспонденция», в которой Мирабилия требует, чтобы я дал ей тебя. Родить от меня ребенка было ее навязчивой идеей. Вообще-то она не была типом любящей женщины… Насколько я в этих делах разбираюсь. Она была сухарь, фанатичка от науки. К сожалению, бездарная. (Хлопает Роберта по плечу.)

РОБЕРТ. Не очень-то приятно слушать, как мой отец отзывается о моей матери.

АБРАХАМ. Я надеюсь, ты не сентиментален. Как-никак юрист…

РОБЕРТ. Ну, рассказывай дальше…

АБРАХАМ. Она мечтала совершить в науке что-то великое, даже в глазах ее был голод по научной славе. Она мечтала оставить о себе след. (Вой водяной собаки. Абрахам торжественно.) И оставила — Canis mirabilishangmani!

РОБЕРТ. Перестань наконец об этой собаке!

АБРАХАМ. А ее идея насчет Альфреда — в истории науки она сыграла немалую роль.

РОБЕРТ. Альфред? Значит, это была все же ее идея? А ты говоришь, что у нее не было фантазии, что бездарь…

АБРАХАМ. Я не об этой идее.

РОБЕРТ. О какой же? Я ничего не понимаю.

АБРАХАМ. Об идее пожертвовать собой, взять всю вину на себя, чтобы меня спасти от тюрьмы. (Торжественно.) Вот этим твоя мама принесла науке громадную пользу! И ей самой эта идея доставила огромное удовлетворение. Я, кажется, уже говорил, что она была сухарь?

РОБЕРТ. Говорил, говорил, говорил!!!

АБРАХАМ. А тут она прямо расцвела, похорошела. Между прочим, у тебя подбородок точь-в-точь как у матери. Я не видел более счастливого человека, чем была Мирабилия, когда она объявила журналистам, что опыт с Альфредом — это ее идея, и что она осуществила его одна.

РОБЕРТ. Значит, она объявила об этом добровольно?

АБРАХАМ. Разумеется. Ее обзывали садисткой, извергом, «синей бородой в юбке». О, это было упоительное время в ее жизни! Она заклинала меня, чтобы я только не вмешивался. Она умоляла меня, как ребенок, который боится, что у него отберут игрушку. Она воображала себя Джордано Бруно. Наверно, даже мечтала о костре. Три года тюрьмы были для нее большим разочарованием!

РОБЕРТ. И ты не вмешался?

АБРАХАМ. Разумеется, нет. Я был даже рад, что дело приняло такой оборот, потому что… вначале у меня самого был план… (Замялся.)

РОБЕРТ. Какой план?

АБРАХАМ. Свалить всю эту историю на Мирабилию.

РОБЕРТ (улыбаясь). Я просто… восхищаюсь тобой, отец.

АБРАХАМ. Но это было весьма неприятно. Знаешь, жертвовать собой — не всегда самое трудное. Позволить пожертвовать собой другому человеку вместо себя — это порой требует больше характера.

РОБЕРТ. Вполне возможно.

АБРАХАМ. Но другого выхода не было. Если бы в тюрьму упекли меня, то в те годы это было бы катастрофой для науки. Были такие опыты, которые только я, я один на целом свете мог довести до конца. Мирабилия понимала это. Честь и хвала ей!.. Вот вы, юристы, и прочие краснобаи сумели бы это очень красиво изложить. (Весело.) «Она пожертвовала собой во имя того, что пылающий факел был вознесен на вершину!» и тому подобное… Но свою миссию она выполнила! Не знаю, смог бы я на ее месте поступить так же.

РОБЕРТ. Жуткая история…

АБРАХАМ. Но Мирабилия избрала этот путь добровольно.

РОБЕРТ. Я не об этом.

АБРАХАМ. О чем же?

РОБЕРТ. Как ты не понимаешь? То, что ты мой отец, — это непременно всплывет в ходе процесса, и возникнут крупные осложнения…

АБРАХАМ. Этического плана. Я понимаю.

РОБЕРТ. В этическом плане мне это даже на руку — прекрасная реклама. Все куда сложней. Коли нас с тобой связывают родственные узы, меня могут с этого процесса снять… А кто поручится, что любой другой не загубит этот процесс. Страшная история.

АБРАХАМ. Ты о деле матери?

РОБЕРТ (более безразлично). И о ее деле тоже…

АБРАХАМ (задумчиво смотрит на него). Да ты просто одержим своей профессией!

РОБЕРТ. Так же, как и ты, отец. (Встает, нервно шагает по комнате. Размышляет.) Но, послушай, тут что-то не так! Если женщина беременна, ее освобождают от тюремного заключения?

АБРАХАМ. Все было после.

РОБЕРТ. После тюрьмы? Вы все еще встречались? Я… удивляюсь.