О головах - [76]
АБРАХАМ (беспомощно). Это был действительно исключительный случай.
МАРИЯ. Самый заурядный. Но я не жалуюсь, я просто напоминаю тебе, Абрахам. А как-то после войны, когда мяса днем с огнем нельзя было найти, мать где-то достала отличный кусок — грудинку. Мы собирались на славу попировать. Но вдруг мясо исчезло. Он унес его в лабораторию и растворил в соляной кислоте… Зачем только я все это вспоминаю! Но ты сам этого хотел!
АБРАХАМ. Мария, нельзя всегда думать только о себе.
МАРИЯ. И о своей семье.
АБРАХАМ. Нельзя, да и просто невозможно.
МАРИЯ. Даже если любишь?
АБРАХАМ. Даже тогда.
МАРИЯ. А я считаю, что можно и нужно. Мы не термиты, мы — люди. (Роберту.) Я знаю его доводы. Он хочет уберечь человечество от всех бед и даже от смерти. А зачем? Зачем спасать от смерти тех, кто не умеет и не хочет уметь жить? Любой кролик или гусь знает лучше, что такое жизнь, чем те, кто ее так защищает. Все это абсурд. И этому нет конца! Ученые — как наркоманы — знай себе увеличивают дозы!
Пауза.
АБРАХАМ. Я всех вас по-своему любил.
МАРИЯ. По-своему — вполне возможно. Но это твое «по-своему» меня не устраивает. Я хочу сама любить и чтобы меня любили по-человечески. И поэтому я предала своего так называемого любимого отца с полным убеждением, с удовольствием. Я предала его во имя человеческого счастья, если пользоваться твоей же терминологией. Несколько лет назад я привела сюда Роберта, чтобы он узнал все факты, необходимые для того, чтобы тебя уничтожить. И не столько тебя, Абрахам, сколько твое мировоззрение. Вы не знаете и не хотите знать, за счет чего и во имя чего вас самих же сжирает эта тотальная машина.
АБРАХАМ (серьезно). Бедная девочка…
МАРИЯ. И даже если из этого ничего не выйдет… то по крайней мере я сделала все, что было моим долгом. Боже мой, что это — у меня слезы! Давно я не плакала. Я… пойду… (Приложив ладони к глазам, уходит.)
РОБЕРТ (в затруднении). Вам нелегко, Абрахам…
АБРАХАМ. Я не думал, что у меня такая интересная, пылкая дочь! Мне и самому стало не по себе.
РОБЕРТ. Мария так чиста, что я порой боюсь…
АБРАХАМ. Ты чего-нибудь выпьешь, Роберт?
РОБЕРТ. Нет. Я абсолютный трезвенник.
АБРАХАМ. Я тоже. Это хорошо и немного плохо.
РОБЕРТ. Почему?
АБРАХАМ. Это показывает, что мы чрезмерные фанатики. Нам с тобой предстоит тяжелый разговор. Для тебя это будет неожиданностью.
РОБЕРТ. Но процесс состоится все равно.
АБРАХАМ. Может, и так, но свадьбы не будет.
РОБЕРТ. Ты против? Я понимаю. Нелепо выдавать свою дочь за человека, который выступает против тебя… Но это разные вещи. Я знаю, что ты не мещанин. Но процесс надо провести, иначе мы скоро придем к тому, что вы полностью выйдете из-под контроля. Это приведет к ужасной анархии.
АБРАХАМ (грустно). Не будет свадьбы… (Смущенно.) А эта… свободная любовь вас никак не устраивает… Та самая, которую так отстаивает Мария?
РОБЕРТ (недовольно). Бросьте шутки, Абрахам! И вообще мы живем не в средневековье. Ваше разрешение или запрет ничего не значат. Мария — совершеннолетняя.
АБРАХАМ. Тут не помогло бы и средневековье… Вот если бы мы жили в Древнем Египте.
РОБЕРТ.???
АБРАХАМ (встает, торжественно-печально подходит к Роберту, берет его за руки). Детки вы мои! Ты, Роберт, мой сын! И я очень рад тебе…
Занавес.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Декорации те же.
РОБЕРТ, несколько подавленный, сидит в кресле. Зато АБРАХАМ в прекрасном расположении духа шагает из угла в угол.
АБРАХАМ. Что-то я не вижу твоей радости, сынок… (Пауза.) Зато у меня сегодня прекрасный день — наконец я смог облегчить свою душу. И к тому же приятная неожиданность — мой сын живет высокими духовными запросами. Жаль только, что твоя специальность — юриспруденция — немного легковесна.
РОБЕРТ (думая о своем, мрачно). Ты не сможешь этого доказать.
АБРАХАМ. Того, что у тебя высокие духовные запросы?
РОБЕРТ. Того, что ты мой отец!
АБРАХАМ. Отчего же не смогу? Сейчас встану на стул и полезу к Альфреду. Он как добросовестный цербер сторожил мои бумаги… Кстати, не вызвали ли у тебя подозрение те денежные переводы, что я посылал Мирабилии?
РОБЕРТ. Конечно, вызвали. Я сразу понял, что дело нечисто, что ты будто хочешь искупить какую-то вину.
АБРАХАМ. Искупить вину? Глупости… Я должен был немного помочь своему сыну — все же родная кровь, а твой официальный отец был никчемный человек. Такому хирургу я не доверил бы даже своей мозоли.
РОБЕРТ. Не тебе судить о моем отце. Помнишь, на что жаловалась твоя родная дочь? А мой отец собственноручно вырезал мне деревянных лошадок.
АБРАХАМ. Вероятно, резать по дереву он был мастак… Что ему еще оставалось. Самый никудышный ученик великого Хозенкнопфа. Ну, ладно… (Поднимается по лесенке.) А ты знаешь, кто этот Альфред? Вот из-за него-то и посадили твою мать. Вот она — эта голова. (Разглядывает препарат в большой банке. Растроганно.) Он был гитаристом в оркестре одного кабачка. Бедняжка, спьяну угодил под дорожный каток. Только голова и торчала. Так что и отрезать ничего не пришлось. Потом все журналисты раздули… Это случилось под нашими окнами. У меня как раз один аппарат был свободный — электрическое сердце и искусственное легкое, — помню, мы тогда работали с обезьянами. Мирабилия выскочила на улицу, схватила голову под мышку. Мы подключили к мозгу Альфреда питательный раствор — и вскоре тот открыл глаза.
