О дереве судят по плодам - [29]

Мираб после долгой паузы пробормотал:

— Свою.

— И — это ложь! Теперь мы видим, что правды от тебя не дождаться, и все же мы надеялись, что вот-вот в тебе заговорит совесть и ты честно признаешь свою вину. И мы, наверно, простили бы тебя: чего не бывает по молодости лет! Теперь мы видим, что наша снисходительность тебе не нужна. Поэтому я попрошу башлыка, когда он будет выносить решение о твоем исключении из колхоза, учесть и наше мнение, совета старейшин: таких, как ты, в колхозе держать нельзя. Такие, как ты, подобны больному зубу, если не вырвать — будет мешать здоровым. — Правильно ли я говорю, старики? — еще раз спросил Кочумов своих мудрых и заслуженных сверстников.

И те ответили:

— Правильно, Ягмур!

После того, как тунеядцам и хулиганам не удалось затопить кладбище, Бегенч ожидал, что теперь она предпримут что-нибудь похлеще, тем более, что управы на них не было, им все сходило с рук.

Объяснялось это тем, что многие жители села смотрели на их проделки сквозь пальцы, считая их чем-то вроде детской болезни: дайте, мол, срок — пройдет. Другие были заняты лишь своими заботами и кроме них ни на что другое не обращали внимание. Третьи берегли свои нервы, но были глубоко убеждены, что заниматься какими-то там хулиганами, тунеядцами должен кто-то другой… Ну, скажем, милиция. А она, по-видимому, слишком большие надежды возлагала на общественность. Так что… бездельникам и хулиганам это было только на руку!

И вот как-то ночью на квартире Оракова раздался телефонный звонок. Звонил мужчина. Он сообщил, что примерно час тому назад на участке Гаплан воры похитили со склада машину семенной пшеницы.

— Кто говорит? — волнуясь, закричал Ораков.

— Ишь, чего захотел! И за это скажи спасибо, — засмеявшись, ответил мужчина и повесил трубку.

О случившемся Бегенч заявил в милицию.

Наутро двое молодых парией, подозреваемых в краже зерна, были доставлены в Берземинский отдел милиции. В течение двух дней парней допрашивали, но виновными в краже зерна они себя не признали. За неимением улик ровно через три дня их следовало отпустить на свободу. Таков закон.

Зная о нем, Бегенч приехал в районный отдел милиции и зашел к старшему следователю Дурдыеву. Разложив по краям стола стопки папок с делами, Непес Дурдыевич читал какую-то бумагу и усиленно курил.

Следователь был человек пожилой и грузный и своим обликом напоминал холодный, тяжелый сейф, стоявший в углу небольшого кабинета.

Зайдя в кабинет, Бегенч поздоровался и тут же закашлялся от едкого дыма.

— Поберегли бы здоровье. Особенно — чужое, — сквозь кашель с трудом произнес Ораков.

— Так… Давайте короче. Чего хотите? — не ответив на приветствие, сказал следователь.

— Хочу узнать: нашлась ли моя пшеница, — таким же деловым тоном ответил башлык.

— К сожалению, нет. Задержанные уперлись: «Не брали», «Ничего не знаем», «Не виноваты». Так от них и не добились ничего, — сказал следователь, с досадой погасив о пепельницу окурок.

— Как же быть? — погрустневшим голосом спросил Ораков. — Неужели так ничего и нельзя предпринять?

— Ничего. Придется задержанных отпустить — таков у нас порядок, — бесстрастно констатировал следователь и поднялся, давая этим понять, что беседа закончена.

— Нет уж… Постойте! — резко поднялся со стула и председатель. — Так не пойдет. Дайте мне на поруки хотя бы одного из тех, кого вы завтра собираетесь отпустить.

— Зачем?

— Хочу сам поискать зерно. Может, удастся…

— Вот как! — улыбнулся следователь одним уголком губ, и от этого улыбка получилась неприятная, кривая. Потом лицо следователя посерьезнело. Опираясь руками о стол и с любопытством вглядываясь в лицо председателя, он спросил:

— Интересно, чьи это лавры вам не дают покоя: Шерлока Холмса, Жюля Мегрэ или Огюста Дюпена?

Иронический вопрос Дурдыева показался Бегенчу оскорбительным, но он по-прежнему сдерживал себя, помня, что лучше худой мир, чем добрая ссора.

— Да поймите же вы, — негромко, но с волнением ответил Ораков, — дело тут вовсе не в лаврах. Просто я не хочу, чтобы какой-нибудь негодяй пропивал колхозное добро. Вот это и не дает мне покоя!

Следователь заметно смягчился.

— Хорошо. Я попрошу санкцию прокурора на выдачу вам одного из задержанных, — сказал он учтиво, — Кого вам: Амана или Байрама? Все равно? Хорошо. Я сейчас приду… А вы тем временем напишите расписку с обязательством вернуть такого-то… ну, скажем, Амана Курряева, не позднее завтрашнего дня.

Получив от прокурора санкцию на выдачу Амана Оракову, осведомился:

— Когда выдать? Сейчас?

— Нет, если можно, вечером…

Бегенч простился со следователем и поехал в колхоз, побыл на вечерней планерке и часам к десяти вернулся в милицию.

Дежурный, прочитав расписку, вывел Амана.

Ни Ораков, ни Аман до этого не встречались. Она внимательно поглядели друг на друга и вышли из районного отдела милиции, у подъезда которого стоял председательский «газик». Бегенч открыл дверцу и попросил Амана сесть на заднее сидение. Потом и сам туда взобрался. Чтобы лучше видеть собеседника, зажег в кабине свет. У парня были широко открытые, словно после сильного испуга, карие глаза. Смешно оттопыренные уши напоминали чуткие локаторы. Одет он был в старую тельняшку и потертые бледно-голубые джинсы. Ораков чувствовал, что Аман все время настороже, словно ждет и боится неожиданного вопроса. Ораков сразу предположил, что Аман замешан в краже зерна и может, пожалуй, сообщить ценные сведения.