О дереве судят по плодам - [27]

И это еще не все.

До председателя давно уже доходили слухи о какой-то группе сельских тунеядцев, прожигавших жизнь свою за рюмкой водки, игрой в карты, курением анаши и распространявших о башлыке самые невероятные слухи. Действовали они пока скрытно, кусали и жалили исподтишка. Но Ораков был уверен, что придет время, когда тунеядцы и их друзья выступят против него открыто. И такое время действительно наступило.

…В то утро Ораков собирался в Ашхабад. Шофера он послал на заправку, а сам задержался в правлении, чтобы принять посетителей и подписать кое-какие документы.

На бензозаправочной станции было безлюдно. Наполнив бак горючим, Курбан открыл дверцу и хотел было сесть за руль. Но в это время из-за бензоколонки вышел какой-то незнакомец.

— Постой-ка, друг, — сказал он. — Не спеши. Это ты возишь башлыка из колхоза «Октябрь»?

— Допустим, я. А что? — спокойно ответил Курбан, оглядев незнакомого мужчину с головы до ног. Он был высок, на круглом смуглом лице ярко блестели маленькие, как у медведя, карие глазки. И одежда запомнилась: желтые брюки и полосатая рубашка с коротким рукавом.

— Слушай меня внимательно. Я буду говорить от имени Желтозубого.

— А кто он такой, твой Желтозубый? — перебил Курбан.

— Невежда! Надо слушать, а потом уже задавать свои… вопросы, — с легкой угрозой заметил незнакомец. — Так вот. Желтозубый велел передать, чтобы твой башлык не очень-то засиживался в Евшан-Сары, и чтобы не далее, как через неделю, его и духа там не было. Понял? Замешкается, пусть пеняет на себя. Все. Давай садись и жми без оглядки!

Последние слова задели Курбана за живое. Он тоже хотел сказать что-то грубое, но сдержался. Резко оттолкнув грубияна от машины, он сел за баранку и, отъезжая, бросил:

— Подумаешь, командир какой! Плевать я хотел на твоего Желтозубого!..

Закончив прием, председатель вышел во двор и здесь, в тенистой аллее, засаженной высокими стройными туями, решил подождать шофера. Вскоре машина подъехала. Усаживаясь на свое место, он глянул на Курбана и по выражению его лица понял, что тот чем-то озабочен.

За переездом, когда машина повернула на восток, в сторону Ашхабада, Ораков спросил:

— Что-нибудь случилось?

Курбан мотнул головой и рассказал об угрозе Желтозубого.

— Интересно. Кто же это такой? — тихо произнес Ораков. — У нас желтозубым считается тот, кто дожил до старости. В таких случаях туркмены так и говорят: «Он дожил до желтых зубов». Но тут… что-то другое. Может, кличка?

— А я вот о чем думаю, — авторитетно сказал Курбан, — надо заявить в милицию. Пусть она и займется этим Желтозубым. Это по ее части… Если каждый будет угрожать — что же из этого получится?

— Да, нет. Пока никуда заявлять не надо: мало ли кто и кому угрожает! Угроза — это еще не повод, чтобы вмешивать сюда милицию.

— Смотрите, как бы не было поздно, — мрачно предупредил Курбан и до конца поездки не проронил ни слова.

Бегенч духом не пал и внешне казался спокойным, но в душе родилась тревога. Это неприятное чувство не покидало его даже ночью. В таком напряженном ожидании Бегенч прожил неделю. Но за это время ничего не случилось. Прошла еще неделя, и опять ничего. Тогда Ораков подумал: это просто чей-то розыгрыш.

Начисто позабыв обо всем, башлык уехал к чабанам, в Каракумы. Пробыл там несколько дней, а возвращался оттуда глубокой ночью. Затмевая звезды, в зените стояла полная луна и заливала степь холодным сиянием.

Машина уже приближалась к селу и вскоре пошла вдоль низкого размытого дувала, ограждавшего сельское кладбище. Вдруг Бегенчу показалось, что в одном месте, недалеко от дороги, на кладбище блеснула вода. Вначале он в это не поверил — ведь точно также могут блестеть под луной и бутылочные осколки… Чтобы убедиться в истине, Ораков попросил шофера осадить машину назад. Машина резко рванулась в обратную сторону и остановилась.

Ораков сошел на землю. Увиденное поразило его. От узкого оросителя, проходившего вдоль дороги, на кладбище был прорыт небольшой арык, по которому торопливо бежала вода и накапливалась в одной из воронок старого мазара.

Сердце председателя охватил гнев. Вначале его бросило в жар, потом начала колотить нервная дрожь. «Подлые шакалы, — ругался он сдавленным голосом, — даже мертвецов не пощадили… О, гады!..»

Все еще волнуясь, он остановился на обочине, а горечью думая о случившемся. Словно неприкаянный, с утра, до ночи, он мечется по полям, по бездорожью пустыни, не зная отдыха, не щадя здоровья. И ради чего? Ради одной-единственной цели: чтобы людям жилось лучше. И вот награда…

Бегенч догадывался, чья это проделка. Нет, он не догадывался, он был уверен, что — это «работа» колхозного мираба Дыммы Бердыева! На селе все знали о его дружбе с группой сельских тунеядцев и не раз его видели в их веселой компании.

— К мирабу! — сказал председатель, садясь в машину в самом мрачном расположении духа.

…Еще до того, как это случилось, по селу распространился слух, будто Ораков дал указание распахать кладбище и засеять его кукурузой. Тот, кто распускал эту ложь, рассчитывал с ее помощью очернить председателя, который, дескать, не хочет оставить в покое даже такое священное место, как мазар. А все, мол, потому, что человек он — пришлый, чужой. Ему, мол, чужаку, все равно, где сеять кукурузу — хоть в поле, хоть на мазаре — лишь бы целину осваивать…